Я бросил лопату и кинулся в степь. Бежал, бежал, пока ноги не подкосились, а потом упал ничком на траву, ничего не видя, ничего не слыша, и залился слезами, как девчонка какая-нибудь.
В лагерь я вернулся только под вечер, когда так захотелось есть, что хоть траву жуй. И твёрдо решил: начинаю новую жизнь.
Я надеялся, что семьдесят неизвестных ничего ещё не знают. Скажу, не хочу больше у археологов, отдельно ото всех. На любую другую работу согласен: хоть к поварихам в помощники, хоть в дворники. И получится вроде как красивая жертва с моей стороны.
Но они каким-то образом уже пронюхали, что я не сам ушёл, а археологи меня прогнали. И жертва моя потеряла смысл. Хорошо ещё, про бульдозер никто ничего не знал, а то совсем проходу не было бы.
На линейке Пётр Петрович начал:
— Наш новенький, Витя Коровкин, работать не хочет…
— Почему? — возразил я. — Я хочу, только никак не получается.
Он вроде и не слышал и повторил:
— Работать не хочет… А вас в лагере сейчас не семьдесят — семьдесят один. И нормы трудовые тоже на семьдесят одного. Что будем делать, давайте советоваться.
Вперёд выступил Сенька, бригадир.
— У р-ребят предложение, — сказал он. — Будем каждый день выделять пять человек. Они выполнят свои нормы, а потом норму Коровкина. И не нужен он нам совсем. Вроде его и нет.
Ну и глупо! Кто это, интересно, будет на дядю работать? Но они все развеселились почему-то, зааплодировали.
— Не только мальчишки, — предложила Валя Потапова. — Девочки тоже.
— Хорошо, лампочки-фонарики, — согласился Пётр Петрович. — На доске показателей выделим отдельную графу «Выработка Вити Коровкина» и каждый день будем отмечать, сколько он сделал.
Случись такое раньше, я бы только обрадовался. Пусть за меня вкалывают, если им охота! Но теперь… Как же моя новая жизнь?
Я разозлился и крикнул:
— Это неправильно! Я не буду работать, а на доске моя выработка? Не имеете права!
Опять они все сделали вид, что не слышали. Как будто я ничего не сказал.
И тут же у меня на глазах произошло нечто совершенно невероятное.
— Так кто же завтра будет Витей Коровкиным? — спросил Пётр Петрович.
Из строя вышли пятеро ребят.
— Мы, — сказали они дружно, хором, и я удивился, как у них хорошо получается, словно они заранее репетировали. — Мы — Витя Коровкин.
Я стоял и не знал, что делать — смеяться или шуметь. Или, может быть, опять объявить голодную забастовку?
Поздно! Конфеты и печенье я уже съел…
И пошло! Каждый вечер на доску заносили мои показатели: сто процентов, сто десять процентов, сто три процента. Не мои — что я говорю! — Вити Коровкина. Того Вити Коровкина, которым были попеременно то одни, то другие ребята и девчонки.
