Как я уже вам говорил, я исповедую больше пятидесяти лет. Я разрешал исповедующемуся часами высказывать все, что он хотел, а в конце и сам кое–что говорил. Когда тот рассказывал много, и не только о себе, я смотрел, что это была за душа. Из всего его поведения я заключал о его состоянии и в конце кое–что советовал, чтобы помочь ему. И то, что он говорил не о себе, тоже было связано с ним, с его личностью, с его душой.
Все меня любили за то, что не я поучал их, а они свободно говорили мне все, что хотели высказать. И если приходил человек, который не имел никакого отношения к религии, и говорил мне о своем каком–либо серьезном проступке, я не заострял на этом внимания. Когда заставляешь человека сильнее прочувствовать свой грех, он начинает противодействовать, чтобы иметь возможность потом не расставаться с этим грехом.
В конце исповеди я говорил кое–что, что имело связь с его серьезным проступком, сказать о котором он принудил себя. Вот так я и поступал: с одной стороны. не проявлял равнодушия, с другой — не акцентировал на этом внимания. Все зависело от ситуации. Иногда приходилось не уделять этому внимания. А в конце я говорил:
— Детка мое, все, о чем ты рассказал, Господь простил. Впредь будь внимателен и молись, чтобы Господь укрепил тебя, а после стольких–то дней иди причащаться.
И не акцентировал особого внимания на чем–либо конкретном. Это было весьма ценно. Потому что не только сам человек ответствен за свою ошибку.
В шуме центральной площади Афин Омонии я жил как в пустыне Святой Горы
Среди многолюдного круговращения и шума Омонии я возвышал свои руки к Богу и проводил такую внутреннюю жизнь, словно в пустыне Святой Горы. «Вот, — говорил я внутри себя, — я не для мира, а для пустыни. Там никто не знает, чем ты занимаешься». И так жил в миру. Жил там, куда меня привел Бог.
Всех я любил, всем сострадал, все меня умиляло. Это мне дала Божественная благодать. Я видел медсестер в белых одеждах, смотрел на них, как на ангелов в белых ризах, спустившихся в церковь, и плакал, оттого что видел их. Я очень любил этих медсестер. И при виде сестры в белом я думал, что это сестра милости, сестра любви, которая идет, чтобы послужить в храме любви Божией, то есть в больнице, чтобы служить больным, служить братьям. Ангел, белый ангел.
Сколько вещей у нас остаются незамеченными! Когда я видел, как мать кормит грудью своего ребенка, снова приходил в умиление. Когда видел беременную женщину, плакал. Видел учительниц, приводящих детей в школу, и плакал, так как это было дело любви.
