Жизнь без шума и боли | страница 52
Гревнедреческая трагедия
Меня терзает любовь, признается Пенелопа, он хочет, чтобы я родила нам с ним общую дочь, но дочь – это на всю жизнь.
Пеленки, обноски, деревянные лошади, кровать на колесах, календарь первой менструации хранить под подушкой.
Неловкие женихи в резиновых камзолах, пятьдесят пять лет их терпеть взамен трех недель жаркой прикроватной беготни.
Пенелопа печалится, а я ее утешаю: не грусти, милый друг Пенелопа, не стирай в голове мыльные платья не рожденной никому дочери.
Человечество уже дошло до той стадии своего кромешного эволюционирования, когда дети будут рождаться после безболезненной и краткой трех-четырехнедельной беременности в результате сексуальных отношений, разумеется.
И будут жить от силы года два-три, не больше.
Не имея при этом никакого отношения к развитию и эволюции человечества в целом и даже не очень-то напоминая людей внешне и поведенчески.
Собственно, люди будут возникать каким-нибудь иным образом; возможно, прямиком из Космоса.
А дети будут как трогательная бирюлька, памятка о нежной возне, вроде домашней зверюшки.
Люди не будут вырастать из дети ; а детей можно будет менять как перчатки.
К тому же они будут сказочно недолговечны – от кого угодно рожай что угодно.
И не переживай, что оно потом вырастет и зарубит тебя топором.
Топором тебя зарубит другой, совершенный человек, родившийся из мельтешения божественных молекул!
Потерпи, потерпи, милый мой друг Пенелопа, мы уже на пороге Новой Эры!
Давай снимай платье, всё снимай вообще к чертовой матери, хей-хо.
Мыльный демон
Младенец чавкал недоеденным бубликом, явно стремясь к тому, чтобы чавкать доеденным. Младенец чавкал все время. Он чавкал грудью, пеленками, случайно вваливающимися своими тоненькими паутинными уголками в его рот, соской (впрочем, ею, кажется, чавкают все младенцы) и своими сырными, мятыми пальчиками. Казалось, что младенец чавкает чем ни попадя. Когда он шевелил ножками, раздавалось чавканье. Даже плакал он неумолимо чавкающими звуками. Я вспоминала невесть отчего молдавское пюре из кабачков, общедоступное в пору моего детства (куда, куда ты ушло, сумрачное, весеннее мое?), и тихонько ела на кухне лилиеподобные огурцы прямо из банки, боясь издать при этом хоть один звук.
Младенец недовольно косился на меня сквозь стену – я его чувствовала настолько, что мое сердце вместо постукивания почавкивало. Материнские инстинкты не могут лишить нас способности мечтать – я мечтала о том, чтобы младенец вырос и перестал чавкать. Еще я мечтала увидеть Индию с ее растрепанными растениями, темноглазыми мужчинами и памятниками Индире Ганди, про которую в детстве я писала реферат.