— Ладно, не скажу
Мы перекинулись еще несколькими словами, на том все и закончилось. На все ушло минут сорок. Ах, да, было еще одно происшествие. Уже когда я совсем уходил и мы с Арлин, сплетясь языками, целовались у входной двери — хозяйка в прозрачной ночной рубашке, из выреза которой прямо в руку гостю, одетому более или менее так же, как при его появлении, легла увесистая грудь, — щелканье замка нарушило наше сладострастное упоение, и едва успели мы отпрянуть друг от друга, как дверь открылась. Нашим глазам предстал Джейкоб Экштейн.
Не менее шестнадцати с половиной минут (так мне показалось, а на деле — секунд пять, а может, шесть) он исследовал меня своим пронизывающим взглядом сквозь толстые стекла, потом громко сказал:
— Люк, детка, тебя-то я и хотел видеть! Хочешь знать, как там мой анальный оптик? Так вот, он здоров. Я сделал это. Я знаменит.
Поднявшись к себе в гостиную, я мечтательно разглядывал одинокую точку на верхней грани кости. Поскреб в паху, покачал головой в благоговейном изумлении. Изнасилование было возможно и годы, и десятилетия назад, но осуществилось это только сейчас, когда я перестал раздумывать над тем, насколько это допустимо, благоразумно или даже желанно, но без предварительных размышлений взял да и сделал, превратившись из человека, отвечающего за свои действия, в марионетку, повинующуюся внешней силе, в создание богов — в раба костяного кубика. Причиной был случай или судьба — не я. Вероятность того, что выпадет единица, была одна к шести. Вероятность того, что кубик отыщется под закрывшей его дамой пик, была одна из миллиона. Моя атака на Арлин была предписана судьбой. Невиновен.
Конечно, я мог просто нарушить свое устное обещание следовать диктату кости. Так ведь? Так. Но клятва! Торжественная клятва повиноваться Жребию?!. Мое слово чести?! Позволительно ли ожидать, что профессионал, член Нью-йоркской психиатрической ассоциации нарушит свое слово лишь потому, что Жребий — при том, что теория вероятности играет против него, — велел ему совершить изнасилование? Нет и еще раз нет. Я, безусловно, невиновен. Мне захотелось метко плюнуть в какую-нибудь удобно расположенную плевательницу перед моими присяжными.
Однако в целом эта линия защиты никуда не годилась, и я какое-то время охотился за новой версией, когда меня вдруг осенило: я прав! Я всегда должен повиноваться кубику. Пусть ведет меня, куда захочет, я должен следовать за ним. Вся власть
