Я начал бриться, сосредоточив особое внимание на трех волосках на кончике подбородка, когда вошла Лил, все еще в своей целомудренно-вызывающей ночной рубашке, и прислонилась к дверному косяку.
— Если бы не дети, давно бы с тобой развелась, — сказала она не то шутя, не то всерьез.
— М-м-м.
— Если оставить их тебе, они превратятся в дзэн-буддодурачков.
— М-м-м.
— Я одного не могу понять. Вот ты психиатр, говорят даже неплохой. Но во мне, да и в себе разбираешься не лучше нашего лифтера.
— Но, солнышко…
— И не спорь! Ты думаешь, что секса, извинений до и после каждой нашей ссоры, наборов красок, гимнастических купальников, гитар, пластинок и новых книжек, выписанных по каталогам книжных клубов, достаточно, чтобы сделать меня счастливой? Да все это у меня в печенке сидит!
— Чего же тебе не хватает?
— Не знаю. Ты у нас аналитик. Ты должен знать. Мне все надоело. Читал «Мадам Бовари»? Так вот, я — Эмма, только без ее романтических надежд.
— А я, выходит, тот дубоватый доктор.
— Да. Я рада, что ты это заметил. Что за радость скандалить, если ты не понимаешь моих намеков. Ты и в литературе разбираешься не лучше нашего лифтера.
— Скажи-ка, что у тебя с этим лифтером?
— Я бросила йогу.
— Почему?
— Занятия меня напрягают.
— Странно, обычно они…
— Я зиаю! А меня напрягают, и я ничего не могу с этим поделать.
Я закончил бриться, и теперь, сняв очки, стал наводить лоск на свою шевелюру, хотя не был уверен, что вместо средства по уходу за волосами не взял по ошибке какую-то жирную детскую мазилку. Лил тем временем вошла в ванную и устроилась на деревянной бельевой корзине. Чуть присев, чтобы увидеть в зеркале макушку, я почувствовал боль в коленях. Более того, без очков я сегодня выглядел постаревшим и каким-то несвежим. Поскольку я не курю и почти не пью, то подумал, может, это неумеренный петтинг по утрам виноват, что у меня такой утомленный вид.
— Может, в хиппи податься? — рассеянно продолжала Лил.
— Кое-кто из моих пациентов пробовал. Не похоже, чтобы они были слишком довольны результатом.
— Или наркотики?
— Лил, милая, драгоценная…
— Не трогай меня!
— Ну, Лил…
— Не прикасайся!
Лил прижалась к ванне и схватилась за шторку для душа, словно спасаясь от незнакомца в дешевой мелодраме, и я, обескураженный ее непритворным испугом, смиренно отступил.
— Милая, у меня пациент через полчаса. Мне пора идти.
— Я заведу роман! — крикнула она мне вслед. — Как Эмма Бовари.
Я обернулся. Она стояла, руки скрещены на груди, два локтя нацелены на меня из ее длинного стройного тела, безрадостное, мышиное, беззащитное выражение на лице; в этот миг она была похожа на Дон Кихота в женской ипостаси, которого только что подбрасывали на одеяле
