Наконец, начальство соскучилось и закричало: «Долго ли вы будете выбирать? выходи из фронта записываться!» Тут же писаря записывали сыновей двойными фамилиями, т. е. его настоящею и новаго отца, что выходило довольно оригинально, напримерь, Тарновский-Чуприна, Молотов-Гайдамака, Зверев-Кваша, и т. д. Затем, дозволено было разбирать даровых работников. Тут уже произошла чистая суматоха, потому что поселян было больше, нежели кантонистов. Хватали без разбора всякаго, кто попадал под руку. Кому не доставало, тот отнимал у своего собрата; ухватив за руки несчастнаго мальчика, тащили в противоположныя стороны. Фронта в один миг не стало; остались только на своих местах одни евреи, которых никто не хотел брать. Однако, начальство насильно заставило поселян забрать и евреев. Когда дети ясно поняли, в чем дело, то начали плакать, протестовать и вырываться от своих новых отцов и хозяев благодетелей. Начальство скоро усмирило этот бунт, но произошло другое затруднение. Отцы не могли в такое короткое время заметить своих сыновей, а сыновья — отцов, равно и охотники не узнавали своих даровых работников. Нужно было сизнова делать перекличку и поверку; но дети снова вырывались и всячески прятались. Тогда поселяне снимали с себя пояса и одним концом перевязывали под руки детей, а за другой держались сами обоими руками и в таком порядке каждый тащил несчастнаго невольника до подводы, потому что поселяне были вызваны из всего округа и иные приехали верст за 60 и более. Дети прощались между собою, обнимались, целовались и рыдали, как бы шли на смерть. В особенности жаль было бедных дворянь, потому что все они были развиты более солдатских детей, и сильнее их сознавали свое унижение и безвыходное положение. Плакал неутешно и я; да и в настоящее время, описывая былое, я невольно всплакнул, но не от малодушия или разслабленных нервов. Я даже вполне уверен, что и вы, читатель, уронили бы слезу, если бы этот самый эпизод был описан человеком, владеющим умело пером. Я же могу только сильно чувствовать, но передать то, что было и что перешло уже в историю, для этого мое перо слишком слабо. Одно могу только сказать, что я бывал в хороших театрах, не только в России, но и за границей, и, конечно, видел разныя драмы и трагедии, но все оне бледнеют перед той трагедией, не искусственной, а натуральной, которой я был свидетелем, и со времени которой прошло уже ровно 52 года; но она не забыта мною и по настоящее время, и так врезалась в памяти, как будто бы это происходило вчерашний день.
