Сирано сделал Честнокова знаменитым.
А в это время началась война.
Честноков сразу же отправился на призывной пункт — требовать отправки на фронт. Хотел защищать Ленинград. Ему отказали: «Работайте в своем театре».
Сначала Честнокову, как и многим другим ленинградским актерам, казалось, что работа в театре — слишком малый вклад в общее дело.
Но война и блокада мобилизовали искусство на службу обороны. Люди нуждались в искусстве. В редкие часы передышки они шли в театр и смотрели «Сирано». Смотрели солдаты. Смотрели граждане осажденного города. Смотрели девчонки, которым, может быть, тоже предстояло стать солдатами, защитниками города.
Письмо В. И. Честнокову.
«… Я так счастлива, что Родина доверила мне большое и хорошее дело — защищать ее!
Здесь, на фронте, как-то особенно греет меня чувство, которое явилось мне в образе Сирано, так чудно созданного Вашей игрой. Каждый взгляд, слово, движение так ясны в моей памяти, что мне кажется, что я вновь в театре…
Действующая Красная Армия.
Полевая станция № 617.
Ляля Гинтова.»
Сирано еще находился в Ленинграде и воздействовал на защитников города как бы издали, как воспоминание. Но Сирано и самому предстояло встать в строй.
Осенью актеры Театра имени Ленинского комсомола перебрались в помещение Малого оперного театра. Честноков и его жена, артистка Евгения Владимировна Аскинази, поселились в артистической уборной знаменитого комического и опереточного артиста Михаила Антоновича Ростовцева. На стенах комнаты висели фотографии круглолицего человека; в одном случае это был дон Педро из «Периколы», в другом — Зупан из «Цыганского барона» или дон Бартоло из «Севильского цирюльника». Сейчас, осенью и зимой сорок первого года, казалось нереальным существование всех этих комических персонажей, смешивших когда-то ленинградскую публику.
«Сирано де Бержерак» все еще шел на сцене. Только теперь по-новому воспринимались зрителями некоторые сцены спектакля. Второй акт — кондитерская Рагно — выглядел в глазах осажденных ленинградцев все менее забавным, особенно когда три голодных поэта жадно набрасывались на блюда с яствами.
— Индюк и рябчики!
— Вот фрукты и нуга!
— Орехи в сахаре!
— И заварные кремы!.. — эти реплики и сам вид пусть даже бутафорских блюд приобретали в сознании ленинградских зрителей иное значение, чем это предусмотрено пьесой.
Слова Сирано, обращенные к Кристиану, которого Роксана приглашала подняться к себе на балкон: «Ну, поднимайся, слон!» — объяснялись раньше неуклюжестью Кристиана, теперь же — недоеданием; от него, как и другие, страдал актер Г. Хованов. «Владимир Иванович подставлял мне плечо, зная, что мне трудно подняться на балкон, но делал это незаметно, и всем казалось, что Кристиан ловко взлетает наверх, к своей возлюбленной», — вспоминает Хованов.
