И меня, кстати, тоже. Я тоже была под градусом. Но у меня были другие заботы… Да уж, подумала она, совсем другие, и говорить нечего… особенно после ухода Роберта.
А сегодня Хенрик заявил: обязательно приду ночью. Если Кристина надеялась, что он, подумав, откажется от этой мысли, она глубоко ошибалась.
— Я приду к тебе ночью, Кристина, — сказал он с нажимом, когда они, словно бы по взаимному соглашению, улизнули в магазин во время прогулки. — А ты не передумала?
Она покачала головой. Нет, не передумала. Особенно если ты сам не передумал.
После этого они за весь вечер не обменялись ни словом, даже старались не глядеть друг на друга. Вполне объяснимо. И за все время этой говорильни и поедания местных деликатесов она чувствовала странное возбуждение, напомнившее ей… да, вот именно, напомнившее ей то время, когда она, захлестываемая гормонами четырнадцати-, пятнадцатилетняя школьница, интересовалась то одним, то другим прыщавым подростком. Пока Хенрик пел свою серенаду, ей казалось, что у нее сейчас сердце выскочит из груди.
И в этом был еще один щекочущий нервы момент: если бы Эбба узнала, что происходит между ее сыном и ее же сестрой, она, ни секунды не сомневаясь, убила бы ее. Это было как… как если бы какая-нибудь малозначительная зверюшка оказалась с глазу на глаз с львицей, защищающей свое потомство. Лучше сравнения не придумаешь.
А Роберт? Нет, она и в самом деле не знала, куда он мог подеваться.
— Над чем ты задумалась, Кристина? — спросила мать. — Поделись…
Они сидели в кабинете с маленькими рюмками маслянистого «Бейли». Розмари прямо-таки затолкала ее сюда, и Кристина поняла: мать уверена, что дочь скрывает какую-то тайну.
— Мне очень жаль, мама… но я и в самом деле ничего не знаю. Конечно, Роберт не в полном порядке, кто бы был на его месте… но если ты думаешь, что он может что-то с собой сделать, это вряд ли… Уверена, что это не так.
— Я ничего на этот счет… — начала было Розмари, но тут же оборвала себя, яростно топнув ногой. Потом недоуменно уставилась на поведшую себя столь необычным образом ногу и, казалось, с трудом удерживала слезы.
Кристина молчала. Ей вдруг стало до боли в сердце жаль мать и захотелось ее обнять. Но она не успела даже шагнуть к ней, как в дверях появился Якоб:
— Кристина?
— Да?
Впрочем, ему не надо было продолжать. Она и так знала. Он сидел за столом весь вечер, потягивал «Рамлёсу»[31] и постепенно дошел чуть не до бешенства, хотя, как всегда, умело это скрывал. Ясное дело, ему не терпелось скорее смыться. Бросить жену с ребенком в отеле и укатить в гордом одиночестве. Отматывать милю за милей по пустым ночным дорогам и слушать Декстера Гордона. Она его прекрасно понимала.
