Этот день не кончится никогда, с тоской подумала она.
В одиннадцать часов явились восемь сослуживцев из школы. К этому времени Лейф присоединился к обществу, но ни Роберта, ни мальчиков не было. Кристина и Якоб тоже пока не давали о себе знать; наверное, решили воспользоваться случаем и выспаться как следует. И слава богу, и так много народу.
Среди пришедших выделялась завзятая самодеятельная актриса и учительница математики Ригмур Петрен. Она была ровесницей Розмари. Ей в свое время сделали двустороннюю мастэк-томию[28], но она была в прекрасной форме. Двадцать пять лет назад она вела у Эббы математику, а один семестр даже физику. Она сочинила в честь именинников величальную балладу.
В балладе было двадцать четыре строфы, и, пока Ригмур торжественно их исполняла, Розмари думала о своем. Для начала она представила себе жизнь как марафонский забег под дождем и в темноте. Признав это сравнение интересным, она попыталась понять, что случилось с лицом Карла-Эрика: он выглядел необычно. Сидел с идеальной, как всегда, осанкой на стуле и улыбался во весь рот, но что-то в нем было не так.
Хотя… все зависит, как смотреть на вещи. Жизнь — вопрос выносливости. Ригмур, к примеру, всегда выполняла учебный план. Из года в год. Даже двусторонний рак груди не выбил ее из седла. Ее жизненная сила обращала все вокруг в пепел и золу. Лейф Грундт на седьмой строфе улизнул в туалет и вернулся только к девятнадцатой.
Когда величальная закончилась, все перешли в гостиную. Выпили двадцать девять чашек кофе, доели остатки утреннего торта и две третьих следующего. Заведующий отделом «Консума» Лейф Грундт прочитал небольшую, но очень емкую и очень всех заинтересовавшую лекцию о динамике цен на рождественскую ветчину. Розмари мучила разыгравшаяся в полную силу изжога.
Потом прочувствованную речь, обращенную к Карлу-Эрику, держал адьюнкт Арне Баркман. Примерно на середине он был вынужден остановиться и высморкаться — настолько его тронуло величие момента. Они сидели с Карлом-Эриком в одной учительской почти тридцать лет, и Арне Баркман теперь спрашивал себя (он так и сказал: «Я теперь спрашиваю себя», да еще добавил «Итак») — итак, он спрашивал себя, будет ли он в силах вернуться в январе за этот стол в школе в Чимлинге. Он твердо заявил, что пустоту, возникшую после ухода Карла-Эрика, нельзя описать в словах. Поэтому он даже и не пытается. Спасибо, Карл-Эрик, вот и все, что я хотел сказать. Спасибо, спасибо, спасибо.
