В лицо мне рванул сырой ветер, капли, осенние листья. Рявкнул клаксон машины.
– Вац, ты бог! – заорал я.
– Бог… бог… бог… – откликнулось эхо под мостом.
Мы поехали еще куда-то. Уже под утро было. Там какая-то комната была со свечами – сотни свечей, расставлены повсюду, мерцают так. Ну, красиво типа. И воздух над ними дрожит и плавится. Диваны какие-то там были, музыка тихо играла. Может, чилл-аут в каком-нибудь пафосном клубе, не помню я.
Я был совсем уже в лоскуты, запинаясь, изливался Вацу:
– Ты – мой кумир. Нет, правда, ты послушай! Только ты один меня понимаешь. Как бы я хотел быть таким, как ты, свободным, смелым…
– Ты ничего обо мне не знаешь, кроме того, что придумал сам, – возразил он. – Ты бы хотел быть таким, как я? Будь таким, каким хочешь быть, вот и все. Но не мной!
– Нее-ет, – я мотал головой, и потолок начинал кружиться бешеным вертолетом, – я знаю тебя. Ты…
– Я однажды убил человека, – спокойно заявил Вац. – Это ты знал?
На лице его играл отблеск от десятков свечей. Он встал, и длинная черная тень, заструившись по стене, качнулась в моем направлении. Мне стало так стремно, что пипец. Язык во рту сделался огромным и сухим.
– Ну, я тоже сто раз мочил кого-нибудь на сцене, – промямлил я, стараясь рассмеяться. – Так-так-так – вырывает Глостеру второй глаз.
– Я не про сцену, – ответил он. – И не в метафорическом смысле. Я в самом деле убил однажды человека вот этими руками.
Он показал мне свои ладони. Они наплывали на меня и дрожали в плавящемся воздухе. Тошнота поднялась к горлу, я испугался, что сейчас блевану прямо на здешний мягкий ковер.
– Убил человека, который любил меня, – колотился в моей башке его вкрадчивый голос. – Я каждую ночь слышу глухой стук, с которым его голова ударилась о деревянный пол. Я вижу его глаза в тот миг, когда ударил его. Темные, любящие, страдающие. Ему было невыносимо больно услышать то, что я сказал. Он протянул ко мне руки, а я ударил его. Он пошатнулся и упал. Я ударил его, я убил его. Я! Понимаешь, это я его убил…
Голос Вацлава давно уже завывал у меня в голове, то удаляясь, то приближаясь. Перед глазами потемнело. Я встал с дивана, сделал пару нетвердых шагов вперед, пробормотал:
– Вац, я…
Темный потолок надвинулся на меня, змеящиеся узоры на стенах подступили к глазам, и я свалился на ковер, в черноту, и отрубился наконец.
Прочухался я в такси. Какой-то мужик – кажется, он представился агентом Ваца – сунул мне под нос нашатырь. Меня передернуло от этой несусветной гадости, но в башке прояснилось. Машина затормозила перед моим домом. Над городом висело уже серое отходняковое утро. Я кое-как распрощался с доставившим меня домой Джоном и вошел в подъезд.
