– А ты не боишься подсесть?
– Нет, – покачал головой он. – У меня склад характера такой: я ничем не могу увлечься слишком сильно, мне надоедает быстрее, чем становится необходимостью. Героин – отличная штука, если употреблять редко. Помогает перезапустить мозги и сменить точку видения реальности. Иногда вдруг под другим углом зрения открываются грани, о которых и не подозревал.
Я слушал его, как загипнотизированный. Мне уже хотелось догнаться.
Че сказать, круто мы тогда поотжигали с Вацем. Таскались по притонам каким-то. На дачу моих предков ездили и устраивали себе двухдневный гердозовый трип. Мы не просто торчками были, мы расширяли сознание. Из меня такие стихи под белым перли:
Ложь пронзительна, словно зубная боль,
Тяжесть, лиловостью схожая с ля-бемоль.
Я их Вацу читал, а он мне тоже что-то – Бодлера, Рембо, цитировал Ницше… Однажды он сказал:
– Небо похоже на огромный фингал на роже Бога.
Во я загрузился тогда…
Нам реально по кайфу было вместе улетать. А то, что он вовремя тормознул, а я не смог – за это я на него не в обиде. Ну бывают такие перцы, которым из любого дерьма удается вовремя выскочить, карма такая, че ж теперь. Вац, как и говорил, всерьез ничем не увлекался, а меня засосало. И через пару лет торчал я уже не с Вацем, а со спидозными доходягами по подвалам. И бахался уже не чистым блаженным раствором, а чернягой. Всю папашину библиотеку проторчал. Он за ремень хватался, мать – в слезы. А че они могли сделать, если я уже на системе был?
Тогда-то я и залип на гепатит С, хорошо, что вичек не добавился, тут, можно сказать, повезло.
Какие нах стихи и прозрения, у меня мыслей в башке осталась только одна – где надыбать денег на следующую дозу? Пару раз я у Ады занимал. А на третий она сказала:
– Влад, извини, я знаю, зачем тебе деньги. Не дам!
Потом там она и с мужем разошлась, так что у нее самой лишнего копья не было. Гоша удавился бы, а рубля никому не дал. А Кэт мне несколько раз удавалось разводить, она меня жалела. Однажды даже дома у нее какую-то антикварную пепельницу спер, когда бабка отвернулась, и сдал в ломбард.
В конце концов, из всех друзей остался у меня только Вац. Тут дело такое, когда ты становишься торчком, твои кореша от тебя либо отворачиваются, либо пытаются тебя перевоспитать. А Вац единственный вел себя со мной как раньше.
Как-то пришел я в инст вмазанный в слюни (за институт я до последнего держался, старался посещать занятия и репетиции, хотя и понимал, что вот-вот меня отчислят), завалился башкой на парту, лежал в полудреме и слышал, как Кэт с Вацем говорила.
