Обретался я тогда с мамой-папой, научными работниками, на Обручева – академический райончик, чистые детки, все дела. Ну а потом пришли девяностые: лихая юность, клубешники, дискачи, рейв, марки… Такой расколбас мы со знакомыми перцами задвигали… Ладно, ближе к теме.
С Вацем мы в инсте познакомились, и я, конечно, рядом с ним считал себя офигенно продвинутым чуваком. Он-то детдомовец, ничего, считай, в жизни не видел, а я первый модный кекс московских дискотек. Однажды разговорились мы, и я предложил показать ему отвязное местечко, ну типа почти как сегодня. Вац согласился, рванули мы вечером в клуб, я у своих знакомых две марки взял, прикольные такие, с пингвинами. Мы их лизнули – и на танцпол колбаситься. Полночи у меня на стенах цветы распускались и из пола змеи выползали. Так таращило, что пипец!
На рассвете – не помню как – оказались мы на смотровой на Воробьевых. Вац навалился на парапет и говорил куда-то в весенний, отдающий гарью воздух:
– Ты снова здесь? Как хорошо… Мне давно с тобой поговорить надо.
– Тебя, чувак, по ходу, таращит не по-детски, – со смехом хлопнул я его по плечу. – Вот он я – и не уходил никуда. Крутанская штука, скажи?
Он тоже рассмеялся, а потом заявил:
– Вообще, если честно, детский сад все это – унц-унц и глюки, никакой поэзии. Если уж употреблять, то такое, чтоб с Богом разговаривать можно было.
– А че, давай, – кивнул я. – А ты знаешь, где намутить?
Он поднял брови:
– Конечно.
На следующий день я спер у папаши из книжного шкафа какую-то толстенную фиговину с ятями, мы загнали ее в букинисте и поехали на Лубянку. Не успели выйти из метро и оглядеться, как мимо нас прошел какой-то мутный чувак и, толкнув Ваца плечом, пробормотал:
– Ищешь че?
– А есть че? – так же ответил Вац.
По ходу, это пароль и отзывы тут такие были. Через десять минут в какой-то зассанной подворотне мы взяли у него чек белого, забились в подъезд, на верхний этаж. Вац научил меня, как перетягивать руку жгутом, чтоб выступила вена, и я поймал свой первый приход.
Это было… Блин, я не смогу описать. Круче, чем оргазм, чем самый большой кайф, который я когда-либо испытывал в жизни. Я был облаком, теплым и невесомым, без проблем, без волнений, сплошь состоявшим из позитива. Я плыл по небу и улыбался солнцу. Героин растекался по венам, как нектар, и жить хотелось, и говорить, и обнять Ваца крепко-крепко. Это было чудо, тот самый первый гердозовый приход.
Когда меня немного попустило, я спросил Ваца, откинувшегося к стене с блаженной улыбкой на губах:
