Комната, казалось, поплыла. На теле выступил пот.
— Но так нельзя, — сказал он и понял, что это не аргумент.
— Вам придется провести ночь в тюрьме. Утром вы встретитесь с судьей.
— Но это смешно! — взорвался мистер Кетчэм. — Смешно!
Через мгновение он овладел собой:
— Я имею право на телефонный звонок. Это положено законом.
— Имели бы, — ответил Шипли, — если бы в Захры была телефонная служба.
Когда его препровохдали в камеру, мистер Кетчэм и здесь, в коридоре, заметил картину. Это был все тот хе бородатый моряк. Мистер Кетчэм не обратил внимания, следили его глаза за ним или нет.
Мистер Кетчэм пошевельнулся. На ого заспанном лице появилось смущенное вырахение. Позади лязгающий звук; он приподнялся на локте.
В камеру вошел полицейский и поставил накрытый поднос.
— Завтрак, — возвестил он.
Он был старше других по виду, старше даже Шипли. Волосы его были стального цвета Чисто выбритое лицо лучилось морщинами вокруг рта и глаз. Форма сидела на нем кое-как.
Полицейский ухе собирался уходить, и мистер Кетчэм спохватился:
— Когда я увижу судью?
— Не знаю, — пожал плечами полицейский и запер за собой дверь.
— Подождите! — выкрикнул мистер Кетчэм.
Но лишь глухо отзывались на цементном полу удаляющиеся шаги.
Мистер Кетчэм продолжал смотреть на то место, где только что стоял полицейский. Вуаль сна медленно спадала с его мозговых извилин.
Он уселся прямо, потер онемевшими пальцами глаза и глянул на запястье. Часы показывали семь минут десятого. Дородный человек поморщился: ей-Богу, он еще припомнит им то, что произошло!
Его ноздри раздулись. Он принюхался и потянулся к подносу, затем отдернул руку.
— Ну уж нет, — пробормотал он. Он не станет есть их проклятую пищу. Он сидел в оцепенении, согнувшись пополам и уставясь на свои ноги в носках.
Желудок, однако, урчанием выразил несогласие.
— Ладно, — пробубнил мистер Кетчэм через минуту. Проглотив слюну, он потянулся и снял салфетку с подноса.
И тут же не смог сдержать возглас удивления.
Три яйца были зажарены в масле, их яркие желтые глазки сосредоточенно посмотрели прямо на потолок в обрамлении длинных хрустящих ломтиков аппетитной, изящно нарезанной ветчины. Рядом стояла деревянная тарелочка с четырьмя подрумяненными на огне кусками хлеба толщиной с книжку, поверх которых лежали завитушки сливочного масла. Бумажная формочка с желе опиралась на них. Высокий стакан с пенистым апельсиновым соком и блюдо с клубникой, утопающей в белоснежных сливках, дополняли картину. И, в довершение всего, на подносе возвышался сосуд, из которого распространялся тонкий и безошибочный аромат свежесваренного кофе.
