Зависть — могучая страсть, потаенный двигатель многих преступлений. Человека, позволившего ей овладеть собой, она съедает без остатка. Она не знает нравственных запретов, не знает святынь. Напротив, чем недосягаемее ее объект, тем больше ей хочется унизить его, растоптать, вывалять в нечистотах.
Есть такой психологический закон: когда человек говорит о ком‑то другом, он еще больше говорит о себе. Здесь мы имеем как раз такой случай. Малюя желчью и грязью портрет отца Александра, С. Лёзов нечаянно нарисовал автопортрет, который прекрасно выразил его духовную сущность.
Вердикт, вынесенный Лёзовым, оборачивается против него самого. Но если человек впустил в себя зло, он дал на это свое согласие. Не только земная, но и посмертная участь такого человека вызывает тревогу, ибо наше слово отдается не только во времени, но и в вечности.
Отец Александр погиб. Но это вовсе не значит, что он побежден. Напротив, его победа несомненна и бесповоротна. Никому не дано поколебать и перечеркнуть ее, никому не удастся осквернить его ризы. Нам же остается благодарить судьбу за встречу с отцом Александром, за то, что нам выпало быть его современниками, за счастье знать и любить его.
Эта статья была уже написана, когда «Независимая газета» порадовала нас еще одним сочинением, на сей раз принадлежащим перу диакона Андрея Кураева («НГ», 18.03.1993). Сочинение озаглавлено «Сомнительное православие отца» (естественно, Александра Меня. — В. И.). Некий формальный пиетет по отношению к о. Александру, безусловно отличающий данную статью от хулиганского опуса Лёзова, все же не может скрыть, что она написана в жанре эпитафии, причем сугубо унижающей того, на чьей могиле она начертана.
Начав «о здравии», автор продолжил «за упокой». Человек Александр Мень, о котором сказаны добрые слова, постепенно (и прочно) затмевается христианским богословом Александром Менем, который добрых слов, оказывается, не заслуживает. В том же номере газеты Кураеву достойно ответил игумен Иннокентий (Павлов), что избавляет от необходимости подробно анализировать эту статью. Хотелось бы остановиться лишь на нескольких ее положениях.
А. Кураев пишет, что о. Александр не был церковным бунтарем, не боролся с Русской Православной Церковью и был согласен с ее учением. Совершенно верно: не был, не боролся и был согласен, потому что любил Церковь и делал всё для ее процветания и благополучия. Полагаю, что он прославил Церковь не только своим служением и своим творчеством, но и своей мученической смертью. Это, однако, не означает, что он мирился с выхолащиванием духа христианской веры в церковной практике. Мощное консервативное течение в Церкви и православие — по сути и смыслу вещи разные. Первое основано на ностальгии по прошлому, обрядоверии и букве Писания, второе — на свободе как бесценном Божественном даре, непреходящей новизне христианства, на его животворящем духе. Многие клирики боятся не то что реформации, а дуновения свежего ветра. Но это уже не христианство, а нечто иное. Христос создавал Церковь не для того, чтобы она окаменела в мертвом ритуале. Он говорил: «Се, творю всё новое» (Откр 21, 5).
