и шкафом, взяла халат
(простите, здесь так тесно!), села за стол и машинально произнесла:
— Садитесь, прошу вас.
— Спасибо.
На вид ей было около сорока. Очень элегантный брючный костюм, коротко подстриженные светлые волосы, безупречный макияж — может быть, чересчур яркий, но все же…
Я не могла вспомнить, о чем она мне вчера рассказывала. Я даже не помнила, что видела ее. Я открыла ее карту, чтобы посмотреть на свои записи. Я крайне редко о чем-то забываю, лишь в случае крайней усталости (нечасто) или потому, что в тот момент думала о чем-то другом (нечасто) или вообще не думала о том, что делаю (когда я работаю, такого со мной не бывает), но я всегда все записываю, значит…
Карта была пуста. Я ничего не записала.
Я почувствовала, что мое сердце остановилось, холодная рука сжала горло, это было как пощечина, как пощечина, которую он должен был мне дать в тот день, когда ушел, в тот день, когда я сказала, что не хочу его больше видеть, и когда я едва не сказала, а только подумала, что мне надоело видеть его рожу по утрам, надоело ложиться с ним каждый вечер в постель, просыпаться от его храпа и от того, что он, поворачиваясь, кладет на меня свои руки, кладет свои губы на мою щеку и ищет мои губы, что его руки скользят по моей груди, по животу и бедрам, и мне этого больше не хотелось, и, если бы я ему тогда об этом сказала, он бы дал мне пощечину или должен был бы дать, но я до сих пор ее жду.
Я прочла удивление в его глазах, гнев и унижение на его лице. А через мгновение он повернулся ко мне спиной, надел куртку и хлопнул дверью.
В это минуту на лице мадам Р. я ожидала прочесть то же унижение, тот же гнев, ту же боль. Потому что в ее карте, в ее чертовой карте, которую я не заполнила, я не прочла ни слова. Я не знала, зачем она вчера приходила, не знала, зачем она снова пришла этим утром, — и вдруг поняла, что не знаю, какого черта я тут делаю.
И все по вине Кармы, черт бы его побрал!
Быть вчера там, внизу, мне было неприятно (я превосходно поняла его замысел: он отправил меня в отделение неотложной помощи, поскольку знал, что по окончании консультаций акушерская клиника станет направлять ко мне всех женщин, которые придут на прием. Я — интерн-гинеколог на дежурстве, и именно мне придется записывать все несчастья этих баб, и тем самым он хотел унизить меня, заставить работать по его правилам, этим чертовым правилам). Тогда я решила устроить забастовку, дура. И ничего не записала. Даже пальцем не пошевелила. Не сказала ни слова. Удовольствовалась тем, что сделала вид, будто слушаю их рассказы. Мычала, как он, и сказала им всем: «А если назавтра состояние не улучшится, приходите в семьдесят седьмое отделение, доктор Карма вас примет, и вы увидите, он очень, очень мил…»
