Пока она выкладывала все, что накопилось у нее на душе, я ждала, что он вот-вот поднимет руку и скажет что-нибудь типа: «Успокойтесь, мадам, не все сразу, давайте по порядку, иначе мы так и не дойдем до сути», потому что если позволить заговорить себя с самого начала и выслушивать все, что хотят рассказать пациентки, на это и часа не хватит.
Но он ее не перебивал.
Пока она формулировала жалобу, подробно описывала причину, заставившую ее прийти на консультацию, пока перечисляла свои недуги и подробно объясняла, зачем пришла, — короче, пока она рассказывала ему о своих неприятностях, он перелистывал карту, извлекал из нее белые и желтые листки бумаги, разворачивал их и внимательно изучал один за другим. Сначала я думала, что он ее не слушает, но он произносил «Мммммм», когда она подбирала слова, чтобы закончить фразу, или «Да?», когда она останавливалась, неуверенная, и подтверждал те или иные сведения, которые она ему только что сообщила, указывая пальцем на строку в карте, исписанной каракулями предыдущего лечащего врача: «Да, я вижу, что вы лежали в больнице. Вам действительно прописали Fémorone».
Порой я замечала, что он угадывал конец фразы прежде нее, но, вместо того чтобы его произнести — это ускорило бы процесс, — он молчал, ждал, пока она договорит, и, если видел, что пациентка не находит нужных слов, предлагал ей слово просто так, мимоходом, с невозмутимым видом. Это мгновенно придавало ей новый импульс, и она продолжала говорить, отводить душу, изливать скучный перечень жалоб, рассказывать о своей жизни.
Я вздыхала и ерзала на стуле.
Она действовала мне на нервы. Они оба действовали мне на нервы.
Иногда, на какой-то фразе, он спрашивал: «Что вы хотите сказать?» или: «Простите, я не до конца понял…» Затем, в определенный момент, когда женщина бросила фразу незаконченной и посмотрела ему прямо в глаза, как будто прося продолжить и вместо нее произнести слова, которые она произносить не решалась, он выпрямился на стуле, наклонился вперед, поставил локти на стол, сложил ладони и спокойным, вкрадчивым голосом спросил, загадочно улыбаясь:
— Что вас беспокоит?
Он что, прикидывается ее мамочкой?
Она поколебалась, а затем пустилась объяснять, что то, что ее беспокоит, тревожит, мучает, терзает, не дает покоя, пугает, отравляет ей жизнь уже три дня, или три недели, или полгода, или пять лет… Короче, если честно, ей хотелось рассказать об этом раньше, но она не могла никому в этом признаться, или не решалась сказать об этом своему семейному врачу, потому что думала, что он поднимет ее на смех, или же ей было слишком стыдно, слишком страшно, слишком плохо, чтобы рассказать об этом раньше. Только сейчас с нее довольно, она больше не может.
