консультации.
— Правда? — спросила я, не сомневаясь, что он шутит.
— Правда, — серьезно ответил он.
Что он несет? Я уже видела врачей, которые просили интернов выйти из кабинета, чтобы они могли спокойно поговорить с подругой или любовницей или даже чтобы спокойно поглазеть на смазливую пациентку, но я никогда не слышала, чтобы врач выставлял интерна за дверь только потому, что так хочет пациентка! Как он собирается меня чему-то научить, если будет то и дело выгонять меня потому, что та или иная девица не хочет показывать мне свои ягодицы?
Он смотрел на меня поверх круглых очков.
— Вы хотите что-то сказать?
— Нет, мсье.
Он широко улыбнулся, но значения этой улыбки я не поняла. Он указал на мое имя на кармане халата:
— Этвуд… это английская фамилия?
— Англо-канадская. Мой отец родился в Торонто. (И вернулся туда. Пусть там и остается.) Но я там ни разу не была. (И даже если он станет меня умолять, это случится не так скоро…)
— Вы — родственница писательницы?
— Писательницы? — Что он несет?
— Маргарет Этвуд.
— Я ее не знаю.
С огорченно-снисходительным видом он склонил голову набок:
— Жаль…
Он несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на меня, затем положил график консультаций на стол, развернулся и вышел.
Когда консультация превращается в беседу, гинекологический осмотр становится насилием.
Я поспешила за ним и увидела, как он подошел к стойке, взял небольшую белую прямоугольную карту больной, вошел в зал ожидания, назвал чье-то имя и вышел. За ним следовала женщина, через руку у нее были перекинуты сумка и шарф. Он пожал ей руку и указал на меня:
— Здравствуйте, мадам. Вы не против, чтобы наш интерн, доктор Этвуд, присутствовала на консультации?
Она посмотрела на нас, сначала на него, потом на меня, улыбнулась мне отчасти смущенно, отчасти глупо, покачала головой, пробормотала: «Конечно…» — и вошла в кабинет.
Он вошел вслед за ней, развернулся, указал на стулья напротив регистратуры, обитые клетчатой материей:
— Возьмите стул там.
Я взяла стул, вернулась в кабинет, устроилась между креслом Кармы и небольшой полкой с книгами, примыкавшей к перегородке.
— Чем могу вам помочь, мадам? — спросил он, кладя на стол небольшую белую тетрадь, карту больной.
Пациентка все еще стояла. Карма устроился в кресле на колесиках и снова предложил ей сесть.
Женщина положила сумку и шарф на кресло, села на другое, скрестила ноги, положила руку на стол ладонью вниз и вздохнула.
Она молчала, неуверенная, вперив взгляд в стол и как будто стараясь сосредоточиться на том, что собиралась сказать. Затем вдруг посмотрела ему прямо в глаза и начала рассказывать о своей жизни, очень быстро, не останавливаясь, как будто боялась, что он ее прервет. Она начала с матери, перешла на отца, мужа, за которого вышла замуж в девятнадцать лет, потому что так было нужно, о своей первой, второй, третьей беременности, о преждевременных родах и кесаревых сечениях, разрывах и щипцах, инкубаторе, в котором пролежал ее младший сын, и судорогах дочки, «моей третьей малышки, которая на самом деле — настоящий пацан».
