— В родстве с Хейфецом? Ты никогда об этом не говорил.
— Ты никогда об этом не спрашивал.
— Я не знал, что Хейфец родился в Чехии.
— Вообще-то, он из Литвы. Предки моей матери жили в местечке под названием Сувалки, на границе Литвы и Польши. Кто только его не захватывал в разное время. Красная армия передала его немцам, чтобы те могли истреблять местных евреев. Потом красные снова захватили Сувалки и добили тех, кто там еще оставался. Я прихожусь Хейфецу пяти- или шестиюродным братом, хотя моя мама и утверждала, что мы состоим в куда более близком родстве. Она позвонила мне из Праги, когда прочла в газете, что Хейфец будет выступать в Альберт-холле, и заставила меня торжественно пообещать ей, что пройду за кулисы и с ним познакомлюсь. Я попробовал, но в то время у меня еще не было нужных связей и я еще не научился проникать куда нужно без всяких связей. Закулисные прислужники всучили мне заготовленное фото с автографом и дали от ворот поворот. „И что он тебе сказал?“ — на другой день спросила по телефону мама. „Он передал сердечный привет“, — сказал я. Иногда не вредно и соврать. „Он хорошо выглядел?“ — „Отлично“. — „А как он играл?“ — „Великолепно“. — „Он помнит своих родственников?“ — „Помнит всех поименно, а тебе шлет поцелуй“.
И, стоя перед витриной Гивье поздним лондонским вечером, он послал в никуда печальный прибалтийский поцелуй, который Хейфец передал бы его матери, если бы Либор сумел до него добраться.
„Вот они, евреи“, — с удивлением думал Треслав. Евреи и музыка. Евреи и их семьи. Евреи и их сплоченность (Финклер не в счет).
— Но вернемся к тебе, — сказал Либор, беря Треслава за руку. — Что тебя привело в это место, если дело не в Джудит? Я уже несколько дней не имел от тебя весточки. Ты не звонишь, не пишешь, не стучишься в дверь. Помнится, ты говорил, что переволновался и хочешь побыть один. А теперь мы встречаемся в сотне шагов от моего дома. Надеюсь, ты сможешь объяснить свое странное поведение.
И тут Треслав — любивший, когда Либор брал его под руку на улице, что занятным образом заставляло его самого ощущать себя этаким мудрым маленьким сморщенным евреем, — тут Треслав понял, что пришла пора излить душу.
— Посидим в кафе, — предложил он.
— Лучше пойдем ко мне, — сказал Либор.
— Нет, лучше в кафе где-нибудь поблизости. Мы можем оттуда ее увидеть.
— Ее? Кого это ее? Ту самую Джудит?
Не желая сразу пускаться в объяснения, Треслав согласился пойти к Либору.
