— Ну и что ты выберешь? — спросил он. — Медицину? Право? Финансы?
— Ты знаешь, как это называется? — сказал Финклер.
— Что называется?
— То, что ты делаешь.
— Проявление интереса?
— Подгонка под стереотип. Ты хочешь подогнать меня под стереотип.
— Ты сам только что говорил про дующий ветер и намазанный хлеб — это разве не стереотип?
— Я имею право подгонять под стереотип самого себя.
— Вот оно как, — сказал Треслав и в очередной раз задался вопросом: сможет ли он когда-нибудь уяснить, какие именно вещи финклеры запросто могут говорить о себе, при этом не допуская, чтобы то же самое говорили о них другие.
Отрешившись от стереотипов — что само по себе было стереотипно, — Финклер стал изучать этику в Оксфорде. На первый взгляд это могло показаться не бог весть каким ловким карьерным ходом; еще менее убедительными в этом плане выглядели последующие пять лет, в течение которых он вел семинары по риторике и логике там же, в Оксфорде. Но затем проницательный Финклер подтвердил свою репутацию в глазах друга, выпустив в свет бестселлер по практической философии самосовершенствования, а вскоре продолжил его целой серией книг, сколотив на этом недурное состояние. Первый опус назывался „Экзистенциалист на кухне“. Второй — „Самоучитель бытового стоицизма“. Следующие книги из этой серии Треслав покупать не стал.
Еще во время учебы в Оксфорде Финклер отказался от имени Сэмюэл в пользу Сэма. „Означало ли это, что ему вдруг захотелось походить на частного сыщика?“ — гадал Треслав. Крутой Сэм Железные Яйца. Или же он старался не походить на финклера — но тогда логичнее было бы отделаться от фамилии Финклер, а не от имени Сэмюэл. Возможно, он просто хотел казаться свойским парнем. Каковым, разумеется, не был.
В действительности правильной была догадка Треслава насчет нежелания Финклера выглядеть финклером в глазах окружающих. Его отец к тому времени уже умер, напоследок мучась страшными болями, — какие там, к черту, чудо-пилюли! А отец был главным связующим звеном между ним и сообществом финклеров. Мать его всегда слабо разбиралась во всех этих финклерских вещах, а после смерти мужа и подавно перестала обращать на них внимание. Теперь Финклер был волен сам выбирать свой путь. И он решил, что с него довольно всяких иррациональных верований. Треслав не понимал, почему он при этом цеплялся за фамилию Финклер, но для Финклера она сохраняла определенную значимость даже после того, как он повернулся спиной к финклерству как таковому. Пока Финклер именовался Финклером, он не давал прерваться глубинной связи с верой своих отцов. А избавление от „Сэмюэла“ было, скорее, символическим жестом, обозначая его выбор в пользу нефинклерского будущего.
