— Наверное, в этом случае остается хотя бы перспектива утонуть.
— Допустим; но это, как ни крути, тянет только на „хорошо“, — сказал Алекс. — А наш Адриан шел на „отлично“.
И в самом деле: диплом с отличием, самоубийство с отличием.
Адриан покончил с собой в квартире, которую снимал вместе с двумя аспирантами. Те уехали на выходные, и он подготовился без помех. Написал письмо коронеру, прикнопил к дверям ванной комнаты записку „НЕ ВХОДИТЬ. ВЫЗЫВАЙТЕ ПОЛИЦИЮ. АДРИАН“, наполнил ванну, заперся изнутри, лег в горячую воду, перерезал себе запястья и умер от потери крови. Нашли его через полтора дня.
Алекс показал мне вырезку из „Кембридж ивнинг ньюс“. „Трагическая гибель „подающего надежды“ выпускника“. Не иначе как в типографии была готовая отливка с таким текстом. Заключение коронера гласило, что Адриан Финн, двадцати двух лет, покончил с собой „в состоянии нарушения душевного равновесия“. Помню, как разозлила меня эта суконная фраза: я мог бы поклясться, что душевное равновесие Адриана в принципе невозможно было нарушить. Однако с точки зрения закона самоубийца по определению безумен, по крайней мере в тот момент, когда лишает себя жизни. И закон, и общество, и церковь дружно заявили, что вменяемый, здоровый человек не способен на самоубийство. Не опасались ли они, что логические рассуждения этого самоубийцы поставят под сомнение сущность и ценность человеческой жизни в том виде, в каком она регламентирована государством, которое платит коронеру? Ведь если человека объявляют хотя бы временно безумным, то и причины, побудившие его к самоубийству, тоже следует признать безумными. Так что аргументация Адриана, подкрепленная ссылками на античных и современных философов, скорее всего, осталась без внимания, потому что она отстаивала примат запланированного им деяния над презренной пассивностью тех, кто плывет по течению.
Адриан, как оказалось, принес извинения полицейским за доставленное беспокойство и заранее поблагодарил коронера за обнародование его последнего слова. Помимо этого, он выразил желание, чтобы его кремировали, а пепел развеяли по ветру, так как быстрое уничтожение тела (тоже активный выбор философа) куда предпочтительней, чем инертное прозябание под землей в ожидании естественного разложения.
— А ты ходил? На похороны?
— Меня не звали. И Колина тоже. Только самые близкие и так далее.
— И что мы должны думать?
— Ну, это право родственников.
— Да я не о том. О его мотивах.
