Дровишек в огонь распалявшегося отчуждения добавлял месье де Бриссак. Тесть пил ежедневно. Пьер перестал обращать на это внимание, если последствия от возлияний никак его не касались. Обычно месье де Бриссак околачивался по местным барам со своим бывшим слугой и часто оставался ночевать у него. Или тихо прокрадывался домой. Когда он узнал, что картины проданы, попытался устроить скандал. Но Пьер осадил его, сказав, что если тот не хочет попасть в дом престарелых, а того хуже умалишенных, пусть ведет себя посдержаннее и радуется, что его картины пошли на благое дело, а не были проданы за копейки и пропиты в ближайшем кабаке. И пусть примет во внимание, что это не они, а он, Пьер, оказал честь их жалкой разорившейся семейке, когда женился на Адели, потому что ее, малахольную, анемичную селедку, никто бы не взял замуж с таким папашей и таким приданым. Теперь де Бриссак обсуждал это только втихаря с дочерью, которая беседу не поддерживала, или со своим слугой Бо. С Пьером же он предпочитал не общаться.
Мари росла такая же худая и замкнутая, как мать. Но это, пожалуй, было единственное сходство. В ней все же проявилась отцовская крепость, и волосы у нее были темные. Она была упертая и серьезная, ничего не боялась и росла совершенно не по-детски самостоятельной. Пьер, возможно, даже полюбил бы дочь, если бы не ее полнейшая отстраненность от него. Нет, она не скандалила, ничего не просила, не огрызалась, как большинство обычных детей. Просто молча делала то, что он ей говорил. Кстати, к матери она тоже не испытывала особенных чувств, но все же как могла следила за ней и помогала. С каждым годом Адель все больше уходила в себя. Может быть, этому способствовало и лечение, назначенное психиатром. Как-то, когда Мари не исполнилось и года, Пьер отвел Адель к врачу, слишком странным казалось ему поведение жены. Та не сопротивлялась и прописанные таблетки принимала аккуратно по расписанию. Иногда в ней даже мелькали какие-то проблески жизни, и она принималась за дочь и за хозяйство, но все заканчивалось разбитой посудой, испорченными продуктами и пригоревшими сковородками.
Больше всего Мари любила деда и чердак, на котором в беспорядочную пыльную кучу были свалены останки имущества семьи де Бриссак, которые она обожала разглядывать и нюхать. Они пахли совершенно другим домом и другой жизнью. Там обосновались старые поломанные куклы, неработающие лампы, жестяные и деревянные коробочки, развалившиеся табуретки и этажерки, перекошенные рамы, фотографии женщин в длинных платьях и шляпах и элегантых мужчин, детей в смешных платьицах и ботиночках, склеенные вазы… Она любила маленькое окно, сквозь которое видно было луну, и когда та выростала полная, Мари обожала смотреть на нее. У нее была круглая коробочка в розах, в которой хранились рассыпавшиеся жемчужные бусы, и Мари доставала самую крупную жемчужину и разглядывала, как она, круглая и белая днем, переливается желтоватым перламутром от лунного света и становится немножечко кривой. Мари думала, что она похожа на эту бусину, вроде стоит Мари, вот как есть, обычная девочка, а поверни ее под другим углом – и открывается другая сторона. А днем, если светило солнце, Мари любила разглядывать его в разноцветные стеклышки, которые она выломала из старого плафона. Они хранились в другой жестяной коробочке, разрисованной потертыми бабочками. Мари рано поняла, что в ее семье существует какой-то серьезный перекос, и вроде самым нормальным в ней, с точки зрения общества, должен считаться отец. Но когда она проникла в смысл слова, которым называлась профессия ее отца, и подумала об атрибутах, которые это слово окружают, испытала настоящее отвращение. Она наблюдала, как он относится к маме, к деду, к людям и к ней самой и осознала, что ничего ему так не мило, как мясная туша, деньги и мнение окружающих о нем, как о достойном человеке. Семья мешала наслаждаться ему тем, что для него важно, и он очень стеснялся их всех. Мама жила в другом мире, а дед пил. Но зато, если месье де Бриссак ночевал дома и еще кое-что соображал, то можно было забраться к нему на кровать и слушать совершенно сказочные рассказы о славном прошлом аристократического семейства. Вот с дедом у нее и была полная взаимность. И еще Мари обрела двух друзей, когда пошла в школу. Их звали Тони и Макс.
