Итак, я не знала, как долго продлится молебен, но осталась ждать брата Джанни. Посторонние не допускались к церковным церемониям, они были предназначены только для братии. Что случилось бы, если бы я все же вошла в церковь? Мое присутствие осквернило бы ее? А может, дверь запирали для надежности.
Я расположилась на газоне возле покрытого брусчаткой церковного двора как могла удобнее. Пение монахов послышалось снова. Когда я закрыла глаза, мне пришло на ум, что звуковой фон мог принадлежать какому угодно времени: церковное песнопение, писк ласточек, шелест ветра в траве. Но затем сверху из деревни раздался звук заводящегося мотоцикла, который на мгновение заглушил пение. Я лежала прямо на траве; она уже выросла до такой степени, что прекрасно смягчала жесткость земли. Предыдущей ночью я спала урывками, поэтому сейчас пребывала на грани сна и бодрствования. В мыслях попеременно всплывали то лицо Давида, то голые ноги убитого мужчины. Я едва не заснула и очнулась, когда церковные колокола снова начали звонить. Открыв глаза, я увидела, как мимо белым пятном проплывает толпа монахов, выходящих из церкви. Я вскочила, поясницу прорезала боль: не следовало лежать на холодной весенней земле.
Либо брат Джанни не заметил меня, либо у монахов было правило не разговаривать сразу после вечерней службы. Однако я успела подбежать к нему до того, как он ступил в ворота монастыря, и уцепилась за краешек его рясы. Остальные монахи пытались не показать своего любопытства, но это им не удалось.
— Брат Джанни, мы не закончили разговор!
Джанни обернулся, в его глазах явственно промелькнул гнев.
— Сестра Хилья, он закончен. Я сказал, что хотел сказать. Тебе нечего больше здесь делать. Возвращайся в Финляндию, это самое лучшее. Давид хотел бы этого.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю, что он желал тебе самого лучшего. — Выражение его глаз смягчилось, и брат Джанни поднял руку для благословения. — Ступай с миром, Хилья. Возвращайся на родину. Сейчас для тебя это лучшее место. Поверь мне.
Он размашисто осенил меня крестным знамением и скрылся за стеной, отделяющей обитателей монастыря от суетных мирян. Конечно, метровая ограда не удержала бы меня, но эта каменная стена была намного выше и неприступнее.
Направляясь к парковке мимо церкви, я заметила, что дверь в ней осталась открытой, и вошла. Сейчас внутри было совершенно тихо, мои шаги раздавались, будто гром. Я взяла с подставки свечу и зажгла. Отыскала в кармане мелочь и склонилась к свече. «Чтобы Давид был жив и здоров», — пробормотала я, устанавливая ее на подставку перед иконой. Кому была адресована моя просьба? Возможно, тому Богу, в которого верил Давид. Потом я пошла искать упомянутую братом Джанни фреску: она обнаружилась на колонне в церковном зале. У Даниила был величественный нос, лев выглядел не слишком устрашающим. Лев правосудия…
