И Газарчи, крикнув своим, что в аул вернется позже, повернул на Северо-восток, туда, где было стойбище Аблая.
***
Что-то было явно не так. С поясом в руках я покинул ветхую юрту, и, пройдя по узкой тропе, остановился от грохота за спиной. Обернувшись, я увидел, что это рухнула юрта. Её вершина уже не виднелась над камышом, а тропа за моей спиной пропала. Словно и не было её никогда. Мама дорога! В чудеса я не верю, но вот оно! Началось!
- Матильда! – рявкнул я во всю глотку.
Время. Время настигает меня! Вот он излом пространства! Клянусь своей треуголкой! Юрта рухнула, сгнив от времени, и там уже не свежий труп старика, а белеют его кости. И камыш успел вырасти на тропе!
Взлетев в седло подбежавшей кобылы аки ястреб, я вдарил её пятками по ребрам, что она, не ожидая от меня такой ласки, с выпученными от удивления глазами, рванула с места в карьер.
- Но! Пошла родимая! Давай! Нагайкой тебя по заднице! Выноси нас быстрее отсюда!
И Матильда показала всю прыть, на которую была способна. Выскочив на оперативный простор, а попросту на солончак, я успел заметить, что навстречу мне вроде как едут всадники, и вполне возможно те самые всадники - мои ненаглядные преследователи. Да, наплевать! Мне сейчас не они страшны, с ними можно разобраться по ходу пьесы. Страшно то, что может произойти со мной, попади я в эту временную волну. Я погонял и погонял нещадно лошадь, но буквально физически ощущал, что волна настигает меня. И она настигла….
Я понял это, когда копыта Матильды звонко застучали по асфальту, а мимо замелькали разнообразные вывески «Coca-Cola», «Reebok» и «Евросети». Мы мчались по пустому призрачному городу 21 века. Уж поверьте мне, я сам жил когда-то в 21 веке. И эту тошнотворную моду на рекламные вывески, знаю как никто другой. А кругом бетон и стекло, и высотки прижавшиеся боками друг к другу. Растительности минимум. Она закатана под асфальт. Кто сказал, что небоскребы это красиво? Уж не знаю, что сказал бы старик Фрейд про детородные органы хозяев этих домов, но судя, по выпендривающимся друг перед другом высоткам, упирающимся в небеса, они вряд ли были способны что-то родить кроме этих холодных каменно-зеркальных домов, в которых отражалась их душа, больная нарциссизмом. Эх! Если бы видели действительно красивые города: Алма-Ату, тонущую в летней зелени, или вид на Днепр с Владимирской горки в Киеве. Ах! как выглядел Петербург при Петре! Сказка! А, что это за город? Определять было некогда. Я не вчитывался в таблички на домах, боясь увидеть нечто знакомое, а мчался по оглушительно пустой дороге, боясь, что время застигнет меня полностью. Вот-вот, и появятся пешеходы, и пустая улица заполнится автомобилями. Шум, пыль и грохот городской суеты обрушится на меня лавиной. И я останусь в этом непонятном и чуждом мне городе, в этом времени, где мне нет места. А волна времени явно обгоняла нас. Я видел это потому, как удлинялась улица перед нами, а по краям её все росли и росли бетонные монолиты домов, рождаясь из призрачного марева. А под конец, увидел совершенно фантастическую картину, как трое степняков, стоя на лошадях, курочат светофор на перекрестке, выколупывая из него стекла. Светофор был старый, ребристый, словно выпавший из середины двадцатого века, походивший своими очертаниями на булаву шестопер, коими острыми ребрами пробивали доспехи. Да и дома за перекрестком уже были не высотки, а желтые приземистые трехэтажки. Волна времени кончилась, пошел откат, сообразил я. И вновь пришпорил Матильду. Но окружающее и без моих понуканий произвело на неё впечатление, и она с перекошенной от ужаса мордой, громыхала копытами со всех сил. Меж тем, хулиганы, раскурочив светофор, поскакали мне навстречу.
