Не удержавшись от соблазна, я напудрилась «её» пудрой горько–миндального вкуса. Кожа стала матового цвета. Покрасилась «её» помадой, такого сочного цвета, что губы посвежели так, будто, как в детстве, зажала в них лепестки роз. Попробовав «её» румян в виде паст с какими‑то вяжущими душистыми приправами и надушившись «её» духами с горьким любимым запахом табака, я почувствовала к себе лучшее отношение.
Заглянула в ванную, выложенную молочным мрамором с восковым блеском, уставленную мазями, белилами, бальзамами, помещёнными в скульптурные баночки. Молочно–белые мраморные стены оживляли нарисованные углём или пером женские фигуры в рамах.
«Когда у меня будет свой дом, — подумала я, — то я тоже украшу ванную обнажёнными фигурами, нарисованными Мишей Кулаковым и нам подаренными, а завтра понаслаждаюсь в этих бурлящих струях, обдающих тебя, лежащую.»
В России я жаловалась, как не хватает мне ухода: всяких косметических приспособлений, теней, гримов, карандашей, советов, чтобы быть покрасивее. Надо мной подсмеивались, особенно мужчины, говоря: «Что, думаешь, станешь Мэрлин Монро?» А некоторые женские наставники начинали с жаром приветствовать внутреннюю красоту и призывали заботиться только о ней — мол, важнее. Так хочется прикрыть эту «внутреннюю» навсегда — платьями, висящими в шкафу и лежащими вокруг.
Одно платье было из металлической элластичной зелёной ткани с вырезом, заполненным замшей, цвета ночная синь с зелёным оттенком, с поразительным взаимодействием синего и зелёного тонов; внизу оно было схвачено щипками. Другое платье расшито стеклярусом, вписанным в атласные цветы так, будто на цветах лежал иней, — светлый на светлом. Тоже любит принарядиться! Но мне миллионерские платья были велики, даже на взгляд, и я, надев свою длинную, из разорявшегося итальянского магазина, юбку, увидела Нортона, зашедшего позвать нас к ужину.
— А ваша жена куда‑то уехала? — спросила я.
— Нет, — ответил он, — она оставила меня. Мы развелись — separated. Спускайтесь вниз.
Спускаясь из «нашей» комнаты и ведя Даничку за руку, в своём единственном вечернем наряде, я чувствовала себя хозяйкой всех этих богатств.
— Госпожа, скажите, пожалуйста, можно собака будет ночевать со мной в библиотеке? — спросил один джентльмен по–английски, с британским произношением.
Я разрешила — жестом головы.
Всех приехавших пригласили на ужин в зал — кухню — гостиную, не знаю, как назвать, с камином–печкой, похожей на русскую деревенскую, правда покрасивее, облицованную изразцами с цветной глазурью. Ухваты и кочерга из золота! Прилавок у печки из розового мрамора. Шесток с узорами.
