Ослабевая, мои слова становились потише и поменьше. Яша молчал. Потом мои слова стали смешиваться со всхлипываниями и безнадёжностью:
— Ой, как это глупо!
И я начала плакать, закончив дискуссию о христианстве и иудействе в нашей семье слезами. Так и не узнав — кто же победил Рим или Иудея?
При первом свободном выборе — хлеб или правда? — что ты, Дина, выбрала?
На следующий день нас, выгнанных из ХИАСа, подобрал Толстовский Фонд, руководимый паном Рогойским, который, увидев, как неэлегантно одеты советские профессора, вручил нам сразу же значительный чек на одежду для всей нашей семьи, утешив мою печаль изгнания нас из евреев.
Мы принарядились, как элегантные венские люди, в добротно–модные австрийские одежды. Я красовалась и воображала этими избранными вещами перед неизгнанными, — забыв и чопорность австрийских продавщиц, и изгнанье: красивым «лечила печаль». Спасибо, пан Рогойский!
После недолгого пребывания в Вене нас перевезли в Италию для ожидания въездных виз в Америку. Мы попросили в итальянском Толстовском Фонде не торопиться отсылать нас в Америку, — чтобы как можно медленнее приближаться к неизвестности, дух перевести перед Америкой.
Мы, как политические беженцы, провели восемь месяцев между всех миров, касаясь рая, смотря на Рим с улицы вия Гаетта — Спасибо, Ирина Алексеевна! — принадлежа красоте и созерцая только её одну.
В объятьях красоты Италии я позабыла, кто я, куда еду, откуда и… зачем. Но, как принято считать, всё кончается и удаляется, и Италия, и созерцание красоты, и касание рая…
И мы в Америке… в один из первых осенних дней появились в офисе нью–йоркского Толстовского Фонда. Хорошенькая и молоденькая Таня, печатающая на машинке и распоряжающаяся временем своих начальников, сразу же посвятила нас в тайны отношений представителей первой русской эмиграции к приехавшим: «Наша эмиграция, — сказала она, — вашу эмиграцию, — отстукивая ритм на машинке, — не признаёт!»
«Наша» — это люди, уехавшие из России сразу же после Октябрьской революции: князья, графья, бароны, аристократы и… присоединившиеся к ним, и родившиеся от них… «Ваша» — это мы — советские произведения, без всякого старинного роду, из нового социального племени, родившиеся не в Петербурге, во дворцах и замках под иконами, а в Ленинграде, в коммунальных квартирах, под портретами вождей.
— Наглядное подтверждение мыслей Бердяева «о сужении сознания» у первой русской эмиграции, — как бы пошутил Яша в ответ на Танино «посвящённое» замечание.
