Или свободно кофе пролить, или заплатить двадцать долларов как откупные, или не хохотать, или «по глупой воле пожить», или… безропотно, или… или… или.
«Свобода предполагает бесконечность, — говорит мой умный муж Яша. — Это истина четвёртого измерения и непостижима в пределах трёх измерений».
Яша умный, умный, философ, а как опозорился! Послушайте! Около одной знаменитой рекламы с дымом, выходящим из громадной сигареты, я остановилась с детьми, заглядевшись на мужика, выпускающего этот дым. Одна хорошенькая девочка–креолка, стоящая у столба в красиво отогнутых сапогах, обратилась к Яше, ушедшему чуть вперёд от нас:
— Do you have time?
Яша, в растерянности от первого вопроса на английском языке, стал смотреть на часы, медленно отодвигая рукав куртки, чтобы что‑то произнести.
— Ту о клок! Ту о клок! — бормотал философ Яша. Тут подоспела я с двумя детьми: в одной руке Даничка, в другой Илюша. Тоже решила разузнать, что нужно хорошенькой креолке. Она удивилась, увидев меня, пытающуюся помочь Яше и подтверждающую правильность Яшиного английского языка. Да, два часа дня сейчас, мы идём в Толстовский фонд получить social security number, мы второй день в Нью–Йорке… Поднимаю глаза: на противоположной стороне во всю стену висит громадное табло и показывает время с точностью до секунд… То время, которое совсем не интересует хорошенькую креолку…
Воспитанным на портретах вождей, даже философам, непонятно, о каком времени спрашивает хорошенькая креолка, стоящая у столба: о времени мгновенья или вечности. Воспитанным на портретах вождей непонятно поведение креолок: одна стоит у столба и ждёт мгновения, другая поднимается в тюрьму к вечности…
Нью–Йорк соблазнил, искусил, околдовал меня всей силой своего безобразно дикого очарования. Я попала в объятия этого «Жёлтого Дьявола» без Носа — хоть не могу на коньках в короткой юбке промчаться по его улицам, пролететь упоительно без оглядки на доске, надеть на себя сбрую и волосы поставить дыбом. Припозднилась.
Облизываюсь, глядя на Большое Яблоко, приоткрыв рот. Как в детстве, когда мальчишки, зажав в двух ладонях яблоко, протягивали его приговаривая: «Вот тебе! на, возьми! укуси!»
И я кусала, и опохмелялась, и наслаждалась высотой фаллических небоскрёбов, уносящих в космос; длиной бесконечных улиц, уводящих в сладострастную даль; ритмами носящихся машин, — свободным дыханием колоссального Люцифера. Я забывала, откуда приехала. Совершенно потеряв голову и набросив фату смеха на это чудовище, я обнималась с ним двадцать четыре часа в сутки, отдаваясь его пространству непонятным для американцев способом, — с зашитыми в штаны последними деньгами, впервые в жизни по свободной воле.
