Старый, дрожа, пробормотал:
– Думаешь, т-туда?
Подошли, лейтенант Заборов поднял забинтованную голову, убедился и затушил фонарь.
– Еле успел.
Дорога, ты черная, трясучая. Голая. Редко, если какой-то молоковоз. Девочка торопит веткой гусей – они давятся на тропе, безного переваливаясь в травах. Последние вдруг расставляют толстые крыла и бегут по воздуху. Девочка оборачивается, чешет под коленкой – крапива. На въезде – бронемашины. Разбиваются капли в стекло. Выносят мешки и старые плащи – укрывать насыпанную перед домами картошку.
– А вы их… – наклоняется к Заборову Старый.
– Не сыщешь. Эшелон – две тыщи морд. Железная дорога ждать не может. Паскудник, что меня ошеломил, – машина поехала с горки, – пальто бросил, очки его паскудные нашли – как опознать? Черноты и подавно – шесть вагонов. – Мы потащились в гору. – Сразу ни один не калякает по-русски. Ладно. Очистили – теперь вольно пановать. На сегодня пароль «Россия», отзыв «С нами Бог».
– Россия.
Нас пустили через площадь.
Навстречу в трепещущей плащ-палатке, упираясь в ветер лбом, ступал губернатор, следом – гурьбой офицеры, придерживая фуражки.
– Владею ситуацией. – Крепко жал руки нам одним. – Беда, беда. Листопад – облетело в один день! – Голос его плаксивел. – Листа махонького не осталось. Четвертое сентября! А рассчитывали: золотая осень, солнце позолотило клены. Почему? Вдомек ли вам ли. – Он растопырил ладони. – В этих руках – сколько. На-пряже-ние. Какое! – Пальцы торчали деревяшками. – Самочинно. Держусь я, а чем чревато? Вы ж не знаете – как это.
И вправду – облетело налысо, до страха. Деревья растягивались сырой черной сетью, мы крутили головами. Нигде. Нет листьев. На газонах выкашивали траву, лазали на карачках люди, светили фонари. Белили стволы. Листьев больше нет.
– Живей, – с балкона Ларионов. – Дождик!
Бросил Старого, завернул на бульвар – за лавками, меж деревьев копошились спины, красили ограды, чесали траву граблями, старую выдирали – согнутые, безглавые, насекомо шевелящиеся комки, ни единого слова, лишь вздыхала во тьме раздутая гривастая лошадь, впряженная в кузов, опускала морду, фонарь держал единственный разогнутый человек – Клинский, опирался спиной на дерево, светил в ветви над головой.
– Наконец-то! Не чаял видеть. – Кивнул на площадь. – Видели дурачка? С таким губернатором встречаем гостей!
– Это ведь дуб.
– Где? Это? Да, это дуб.
– И он облетел?
Клинский наморщился.
– Дуб, милый ты мой, не облетел. Дуб обстригли, чтоб это… Не подчеркивать эту… Короче, ради единообразия. Весь день та-ак… Котельные затопили – листья жгем. – Ободряюще похлопал меня. – Чуешь дымок? Пахнет походом! Так, а что за бабка?
