По хребтине вала торчали куски стены с поперечной перевязкой, там, где ворота, подновляли основание башни, – я вал перемахнул. Мужики сеяли серую землю сеткой односпальной кровати, вереницей подымали из ямы кирпич-плинфу, осколки белого камня, розовые и голубовато-зеленые плитки – соборное основание; я вынес три кирпича и вынул из ближних рук лопату: отдохни. Куда? Промежду колышков, по чуть-чуть? Лопату качнул назад и – врезал нержавеющей сталью в глину!
Разогнулся. Отдыхающий крякнул:
– Наработалси-ё?
– Топор есть? Тут вроде корень – рубану.
Мужик подпрыгнул:
– Какой-ё тут корень, в такой-ё глуби? Хирологов звать, находка! Бань, ищи Федоровну! Ну, парень, выслужили мы по сту грамм. Уговор, ё-копали вдвоем – ё-двоим наливать. Летят!
Приземлялись кошками, на четыре опоры, насыпалась полна яма ученых, болельщиков, тесно; Елену Федоровну приняли на руки и погрузили в средоточие, Свиридов прометывался поверху:
– Клад? Мощи?! Счастливая рука!
Над загривками взлетела пыль: шустрили метлы, пальцы, совки, всплывала и окуналась дамская шляпа, давясь на всплытии бессвязными видениями:
– Византийская парчовая лента. Погребение на горизонте, на уровне земли. Покойник в долбленой колоде, завернут в бересту. На спине. Кремневые стрелы. Знак колдуна или высокого происхождения.
– Князь? – ахнул Свиридов и ухнул в хриплую толпу, молитвы не сбив.
– Труположение северо-восточной ориентацией. Мужской. Шлем-шишак, по правую руку – меч каролингского типа, лезвие до метра, с ложбиной. Возраст – свыше семидесяти. Удивительная сохранность. Остатки волос в теменной части. В левой кисти – косточка миндаля. Два медных перстня…
Меня с подельником жали в глину почем зря. Я локтем отжимал хребты, а он толкался задом, опираясь мордой в ямную стену, – паскуды!
– Медный витой браслет. Иконка-мощевик. В области живота две половинки медной пуговицы. Товарищи, торговая пломба с клеймом рейнского города! Как в западных памятниках тринадцатого века!
Народ шатнулся, впечатав меня затылком в твердь, только всхлипнул; над затылками, плечами, спинами, ямищей, сапом оказалось белое пламя, платье, невеста, она складывала ладони перед собой – ниже, чем для молитвы, ближе, чем нырять, волосы нарастали на лицо, она клонилась над ладонями, я заметил, она терла ладонь о другую, будто согревая, – но много медленнее, и смотрела вовсе не на ладони. Она смотрела на головы, семечками забившие яму-подсолнух, – она словно шелушила колос и сеяла зерна; наблюдала, как они снежно сыплются – чуть влево, чуть вправо; затем потрясала руками, будто отряхивая налипшее, крошки и шелуху; насели еще, я заизвивался, но поехал-таки прямиком на соседа, он отхаркивал глину и под каждый натиск стонал:
