Дама из долины | страница 102
— Да, мой друг. Вы себе не нравитесь. Вам не нравятся ваши поступки. Кроме того, вы знаете, что сейчас играете хуже, чем полгода назад, а это опасное чувство.
— Неужели вас беспокоят мои личные дела?
— Конечно, беспокоят! Или вы забыли, что весной вам предстоит играть мой концерт для фортепиано с Филармоническим оркестром Осло? Не понимаете, что, сыграв плохо, вы можете навредить мне? Мой лак не выдержит новых царапин.
— Значит, вы считаете, что я еще раз должен продумать свой выбор?
— Вовсе нет. Но вы должны учесть все последствия. Чего вам хочется, играть в барах или продолжать уже начатую карьеру? Есть много весьма уважительных причин, чтобы играть в барах. Я и сам порой подолгу чувствовал себя таким пианистом. Многие пианисты, играющие в барах, часто играют лучше, чем мы.
— А почему в вашей музыке встречается столько почти непреодолимых трудностей?
— Это легче понять, чем вы думаете. Вы слышали, как я сам играю? Слышали, как легко и игриво льется музыка?
— Да, я слышал старые записи, — признаюсь я. — Вы играете быстро и не в полную силу, словно несерьезно относитесь к своему произведению. Сегодня ваши произведения нельзя так играть.
— Нельзя? — Рахманинов язвительно улыбается. — Разумеется, можно. Поскольку я именно так задумал и написал их.
— Вы ошибаетесь! Простите, что я так говорю. Но нам надо забыть о вашей исходной позиции. Вы должны понять, что ваши произведения нужно играть с большим чувством, с большим пафосом.
— В них нет места для больших чувств и уж тем более для большего пафоса. Именно за это меня и критиковали!
— Я понимаю, вам это кажется несправедливым, — искренне говорю я. — Но вместе с тем вам должно быть и приятно. Приятно, что ваши произведения продолжают исполнять и что в то же время современные музыканты плюют на ваших критиков, подчеркивая в вашей музыке именно то, что в свое время критика так ненавидела.
— Меня критиковали за то, что мне не хватает новаторства, — горько говорит Рахманинов.
— Каждый критик хочет найти дно там, где его можно измерить, — говорю я. — И это понятно. Кому не хочется оставить свой след?
— Получается, что я оставляю след музыкой, которая принадлежит не мне.
— Это можно пережить.
— Мои произведения нужно исполнять так, как будто это сон, — серьезно говорит Рахманинов.
— Это и есть сон, — говорю я и просыпаюсь.
Обратно в Скугфосс
Не каждый выбор хорош, думаю я, проснувшись. И я готов от него отказаться. Сигрюн и Эйрик уже завтракают на кухне. Я тихонько прохожу в ванную и почти полчаса стою под душем, израсходовав всю теплую воду. Мне всегда бывает стыдно после того, как я во сне разговаривал со знаменитостями.