«Эти два года, – вспоминал потом Чайковский, – были сплошным рядом незаметно нарастающих антагонизмов и кризисов, всегда, правда, благоприятно разрешавшихся из-за всепрощающего и всеприемлющего чувства веры, любви и уважения друг к другу. Но – увы – с каждым таким кризисом уверенность в безусловной силе духовного талисмана определять безмятежное течение общинной жизни слабела…» [87,283–284]
И чем больше эта уверенность слабела, тем сильнее в колонистах развивалось чувство тоски по родине, доходившее до степени (в определении В. И. Алексеева): «хоть все брось и беги». Формальный повод к разрушению общины мы можем назвать точно благодаря В.Г. Короленко и Л.Н. Толстому, передавших рассказы А.К. Маликова и В.И. Алексеева. В записках Д. П. Маковицкого (1906 г.) один из рассказов Л.Н. Толстого о «богочеловеках» выглядит следующим образом:
«Община распалась из-за жены N (Л. Н. назвал, я не запомнил). У нее был грудной ребенок, и у нее в груди пропало молоко. Решили приспособить ребенка к корове, и это делалось по нескольку раз в день (…) У коровы убавилось молока. А эта была единственная корова общины, в которой было несколько семей и питались одной кукурузной мукой, забеленной молоком. Из-за коровы вышел раздор, и распалась община» [50,86].
В. Г. Короленко передал рассказ Маликова так:
«Никто не умел работать, доить коров, ухаживать за ними. Коров скоро перепортили. Начались разногласия. В коммуне были люди семейные, что усложнило отношения и пришел момент, когда одна из матерей заявила прямо, что ей все равно: пусть десять коммун погибает, лишь бы жив был ее ребенок» [41,651].
А первым, кто уехал из коммуны навсегда, стал Н.В. Чайковский. Имущество коммунаров тогда еще не было разделено, свободных денежных средств не было и Чайковский, добираясь до Филадельфии, «вел жизнь американского босяка». Затем он стал разнорабочим, претерпел много лишений и, наконец, в конце 1877 г., нашел приют у шекеров в Нью-Йорке. С коммуной он поддерживал постоянную связь, рассчитывая на то, что скоро сможет забрать к себе семью. Судя по сохранившемуся в его архиве письму А.К. Маликова от 4 января 1878 г., именно Чайковский сумел убедить и своих друзей единомышленников в том, что им надо вернуться в Россию:
«В нашем сердце, – пишет Маликов, – настойчиво еще звучит сдержанное чувство, а в головах стоит одно сознание, живая мысль, что искусственно новых процессов не вызовешь, что они рождаются только самой жизнью (…) – так думал я, но где же наша настоящая жизнь, наша задача и забота? Наконец они все (думы – К. С.) вылились в тех искренних словах, которые высказал ты в тех искренних словах, которые высказал ты в письме твоем: «Бежать к людям, с которыми можно вместе работать и жить сколько-нибудь полезной общинной жизнью, с тем, чтобы оторвать людей (и себя конечно) от проклятого доллара и сказать им про иную жизнь» [14-190,22].
