Когда речь идёт практически обо всех видах развлекательной литературы, читатели снисходительно относятся к исторической неточности, но при этом ждут исторического правдоподобия [47]. Чтобы беллетристика доставляла удовольствие, все следуют этим негласным принципам.
Совсем другое отношение мы видим к биографическим или историческим работам. Здесь другие условия контракта: автор придерживается исторических фактов насколько возможно точно, и читатели ожидают именно этого. Любое отступление от этих правил всеми осуждается.
В древних исторических трудах всё было несколько сложнее. По большей части из-за того, что в античности просто не существовало научного инструментария, которым мы владеем сегодня. Не было широкого доступа к надёжным источникам информации, обилия самих письменных источников, баз данных, поисковых систем, не было возможностей, которые нам сейчас предоставляют СМИ и электронные средства коммуникации. Древние историки работали почти на ощупь, собирая такие рассказы о событиях прошлого, которым можно было бы верить. Было действительно крайне сложно передать точную картину, но большинство историков честно пытались это сделать. И больше всего эта сложность была заметна в попытках передать подлинные слова тех людей, что жили много лет назад. Некоторые из лучших образцов истории, созданных в античности, в значительной степени состоят из прямой речи своих персонажей. Но если события происходили на десятилетия или даже столетия раньше, то откуда историк мог знать, что было точно сказано в ту эпоху, когда не было ни диктофонов, ни стенографистов, ни ежедневных публикаций в прессе? Конечно, ниоткуда.
Поэтому такой великий историк V в. до н. э., как Фукидид, и говорит совершенно откровенно, что все слова, передающие прямую речь его героев, сочинены им самим. А какой у древних историков был выбор? Самое большое, что они могли, это придумать для исторических персонажей слова, которые наиболее подходили бы их характеру и поводу для их произнесения, и потом верить, что эта выдумка приблизительно соответствует тому, что было сказано на самом деле. Чтобы установить, насколько историку удалась его затея, не было решительно никаких способов. Но образованные читатели это понимали, так что здесь мы снова видим негласное соглашение между автором и читателями: автор высказывает самую лучшую догадку относительно содержания речей своих героев, а читатели именно так её и принимают, то есть как самую лучшую догадку.
