— Да нет, ничего, — говорю я. — Я просто подумала… что выпила бы чашечку кофе.
Он уже надел пальто и смотрит на меня.
— Ну и хорошо, — говорит он. И ничего больше.
Я затаиваю дыхание.
— Увидимся завтра, — говорит он.
И эти слова звучат небрежно, как те, которые он, должно быть, сказал, вылезая из зеленого «вольво».
Я почти не чувствую холода, когда дверь за ним захлопывается.
Думаю, что я верю в Бога. Мне просто не хочется с ним встречаться.
Джона не бросил меня на карусели. Даже после того, как меня стало рвать на него. Томатным супом и морковью. У мамы тогда был период увлечения бета-каротином… Джона просто все смотрел на свою фланелевую рубашку, до тех пор, пока я не разревелась.
— Да ладно, это того не стоит, — сказал он. Он остановил карусель, а потом снял рубашку и зарыл ее в песок. — Сегодня у меня в первый раз закружилась голова, — добавил он, дрожа, потому что футболка уже не защищала его от студеного сентябрьского ветра.
Я сидела на краю карусели, чувствуя себя полным ничтожеством.
— Прости, — сказала я. — Я не хотела.
— Тебя просто вырвало, — ответил он. — Людей тошнит не потому, что они этого хотят. С собаками по-другому. Мне кажется, моей собаке это очень нравится.
Я снова шмыгнула носом.
— У тебя есть собака? — Я так хотела собаку. Любую. Просто собаку. Хоть таксу. Только не пуделя. Пудели же не совсем собаки…
— Да. Хочешь на нее посмотреть? Ну, после школы.
Я кивнула головой.
— А как же твоя рубашка?
Он улыбнулся, показав отсутствие некоторых зубов.
— Издеваешься?
— Тогда забудем о ней.
— Твой друг ушел?
Я вздрагиваю. Поднимаю глаза и вижу Майка, сидящего наискосок от меня.
— Да.
— Прости за пожар.
— За что?
Он хмурит брови.
— За пожар. Не видела? На сцене.
— Ах, это. Пустяки, без проблем.
Его пальцы барабанят по столу.
— С тобой все в порядке?
Я киваю.
— В полном.
Снова барабанная дробь пальцами.
— Может… может быть, если бы ты захотела… Я хочу сказать… — Он набирает в легкие побольше воздуха: — Не хотела бы ты пойти куда-нибудь посидеть и выпить кофе? — Он опускает глаза на почти допитую чашку на столе и краснеет. Что-то бормочет. Что-то вроде «глупо», но я не уверена.
Я смотрю на него. По-настоящему. Сквозь его волосы и неряшливую внешность. И вижу белый стол в операционной. Огни ламп. Сестер в масках. Сверкающие ряды хирургических инструментов, приготовленных для операции. Все яркое, белое, острое…
— Конечно, — говорю я. — С удовольствием.
