Гитарист наклоняется к микрофону:
— Ну что, может, хоть кто-то из вас выйдет потанцевать? Мы же здесь из сил выбиваемся. Вы что, не видите, что мы робкие? Давайте выходите, мы так больше не можем!
Классно. Давление на жалость как рекламный ход…
Я подхожу к Джоне и, бросая пальто на скамью напротив, ловлю след чего-то. След черной дыры. Черной дыры в его глазах. А это еще хуже, чем магнит: она захватывает меня, засасывает… И я говорю первую глупость, какая приходит мне в голову:
— Пошли потанцуем? А то как-то неловко перед этими «Робкими ребятами».
Он моргает, и черная дыра мгновенно исчезает в изгибе уголков его губ.
— Издеваешься? Я же идиот идиотом, когда танцую.
— Это медленная песня. Тебе надо просто шаркать ногами по полу. Сделаем вид, что тебе лет девяносто, а я — стариковские ходунки, на которые ты опираешься.
Он отрицательно качает головой, но вылезает.
— Вот, правильно, — говорит гитарист, когда мы идем к сцене. — Спасибо вам, люди.
— Слышишь, мы люди, — говорю я Джоне, пытаясь сделать вид, что не дрожу. — Я — человек. И ты человек.
Он как-то странно смотрит на меня, но я все же делаю шаг в его объятия и кладу холодную щеку на его рубашку. Погружаюсь в запахи «Тайда», дезодорирующего мыла и… в общем, Джоны. В аромат, который знаком мне практически с тех пор, как я стала понимать, что такое запах. Все это связано с травой, и звездами, и с жаркой комнатой на втором этаже, и с «Бургер Кинг»… И мы шаркаем по полу, более или менее попадая в ритм того, что играют эти трое.
Потом Джонз выдыхает — в первый раз с тех пор, как я к нему прикоснулась. Я чувствую, как под моей щекой опадает и поднимается его грудь. На протяжении нескольких тактов, пока мы медленно дрейфуем туда-сюда, вычерчивая по полу неуверенный треугольник, его подбородок просто лежит на моей макушке. Я почти сплю — я слишком вымоталась, чтобы понять, насколько мне уютно вот так медленно переминаться с ноги на ногу, — когда он вдруг опускает губы к моему уху, и его дыхание шевелит мне волосы:
— Ты веришь в Бога? — спрашивает он.
— Не думаю, что Бог мне понравился бы, — говорю я в звенящую от цикад ночь, — если бы я его встретила.
— Почему? — спрашивает Джона. — Я хочу сказать, что, может быть, он наказывает только плохих людей.
— Иов не был плохим. Мне кажется, Богу просто нравится быть злым. Надо бы мне прочитать свой гороскоп…
— Ну, это-то сплошная лажа.
— Ничего не лажа! — Я показала вверх, на звезды: — Гороскопы зависят от них.
