Мы втроем пообедали на прохладной террасе их виллы. Она выходила в росший за домом совершенно дикий сад, о существовании которого я и не знала. Напротив меня сидел Али с сияющими, счастливыми глазами. Джедла захотела сама приносить блюда из кухни и угощать нас. Она ходила взад и вперед, хозяйничала за столом. И, видя ее умеренные движения, ее гордую осанку, ее серьезность, казалось невозможным вообразить, что она побежала в ванную покончить с собой, а потом, больная, лежала неподвижно в своей кровати и не замечала никого вокруг.
Али строил прожекты, куда отправиться подышать воздухом, и мне, конечно, отводилось место рядом с ними в этих прогулках. Когда я слушала его, то все представлялось простым и естественным. Мы шутили, от души хохотали. Время от времени наш общий смех, казалось, лился из одного источника. Мы были молоды, нам было легко вместе, и мне была так приятна дружба этих людей…
Мы условились, что поедем прогуляться на моей машине, которая стояла без дела все это время. Да и к морю пора уже было выбираться, снова окунуться в него, поплавать. Когда я сказала об этом, Али не возразил, но посмотрел на Джедлу.
— Да, — ответила она ему, — мы будем ездить все вместе, каждое утро. Сама я, — добавила она, — купаться не буду, но на пляже посижу, посмотрю на вас.
Интуиция подсказывала мне, что здесь, возможно, все не так-то просто, как кажется. Но Али уже с увлечением говорил о целом месяце настоящего отдыха, который ожидал нас.
— Ведь потом, — заметил он, — мне надо будет уехать на какое-то время, и я Джедлу оставлю на вас.
Он взглянул мне прямо в глаза. И как будто какая-то ниточка связи протянулась меж нами. Мы встали из-за стола. И в этот момент я осмелилась подумать без всякого стыда, что не голос Джедлы, не их с Али совместность, которую я почувствовала, повстречав их случайно на дороге, удерживали меня здесь. Нет. Только он, один он, Али, с его спокойным, хоть и со следами усталости лицом, с его прямым и ясным взглядом. Он говорил со мной, я ему отвечала. Джедла принесла кофе. Теперь я была в числе их друзей. Я думала об Али, о том, какой он пленительный мужчина и что я уже почти влюблена в него, во всяком случае любуюсь им и не чувствую никакой двусмысленности во всем этом. Я знала, что могу без всякого труда прикинуться совсем другой и беззаботно стерпеть эту ложь.
Джедла включила радио. Нас обволокла чудесная печальная мелодия, та самая, которой наслаждаются все арабы, когда пьют после обеда ароматный, обжигающий кофе. Они называют ее «андалузской» музыкой. Мужской голос звучал все громче, чистый и красивый, он уносился куда-то в глубь сада, летел легко, словно парил в небе. Я слушала печальную песню, и ее красота наводила на меня грусть. У Али, сидевшего напротив меня, было все то же благородное, спокойное, бесстрастное лицо. В тенистом сумраке я различила и сузившиеся глаза Джедлы. Но как я не понимала слова арабской песни, медленно кружившей над нами, оплетавшей нас своими волшебными золотыми нитями, так я не понимала и этого пронзительного взгляда Джедлы, как будто созерцавшей какую-то неведомую нам цель.
