— Дело в том, что я видел его прекрасным и великим не только лишь на пирах: три дня тому назад мы купались в заливе и увидели девочку, которую течение уносило стремительно по направлению к морю. Комнин догнал ее и спас от смерти!
— Да, ребенок действительно обязан ему жизнью! — согласился Сиани. — Но на следующий день три купеческих судна потерпели крушение на водах Пропонтиды. И, прими во внимание, суда те принадлежали Алеппскому султану, к которому Комнин относился всегда с полнейшим дружелюбием. Что ж сделал этот доблестный, великий император? Когда эти несчастные, покрытые увечьями, истомленные люди напрягали все силы, чтобы добраться до берега, он дал тайный приказ убить их незаметно одного за другим, для того чтобы воспользоваться оставшеюся добычей!
— Это низко и дурно, — заметил Молипиери, — и все же я надеюсь, что будущность внесет большие перемены в твои взгляды на личность Мануила Комнина!
— Эта будущность, Орио, настанет для нас завтра! — отозвался Сиани.
Почти в ту же минуту в конце длинной аллеи появился слуга, направлявшийся к месту, где сидели посланники.
— Кто-то идет сюда! — заметил Валериано.
— Это Азан Иоаннис, твой преданный далмат[3]! — пояснил Молипиери. — Вот золотой слуга! Я готов поручиться, что твоя подозрительность, как говорят о ней болтливые люди, никогда не коснулась этого человека!
— Может быть! — отвечал хладнокровно Сиани.
— Как же так: «может быть»? — вскипятился Орио. — Этот ответ доказывает, что ты до сих пор еще не убедился в преданности этого человека, который отказался от выгодного места при семействе ди Понте, чтобы ехать за тобой и лежать по ночам у дверей твоей спальной, как верная собака! Если он не сумел внушить тебе доверия, то другие подавно осуждены подвергнуться досадной участи!
— Мой ответ озадачит тебя своей оригинальностью, — отозвался Сиани, — меня страшит в Азане исключительно его странная, чрезмерная преданность!
Пока друзья обменивались этими словами, заслуживший похвалы Орио далмат шел размеренным шагом по тенистой аллее. Ему было лет тридцать, он был ловок и строен и имел лицо, напоминавшее своей прозрачной нежностью и правильностью лицо красивой девушки, а его голубые глаза были окружены мягкой, едва приметной тенью. Его черные волосы ниспадали на плечи целой массой кудрей. Под бледными губами блестели очень острые, как у волка, зубы, а в уши были продеты два золотых кольца. Вообще же и наружность, и приемы далмата носили отпечаток глубокой меланхолии, граничившей с болезненностью. Никакой возможности близко наблюдать за личностью Азана не было, и самый проницательный и наметанный глаз не сумел бы проникнуть во внутреннюю жизнь этого человека, скрывавшего под маской вечной невозмутимости и печали, и радости, и страсти, и стремления своей странной натуры.
