Я чую – еще немного, и мне крепко придется пожалеть себя, забредшего в эти сомнительные гости…
– Я уже сейчас представляю, как ты покажешь мне, что есть забавного в Москве, познакомишь с друзьями…
– Мои друзья не любят слишком сладких…
– А я не сладкая. Так что, покажешь?
– Что покажу – друзей или город?
– Какого черта, говори нормально!
– Конечно, покажу – Пречистенку и Чистый, Покровку и бульвары и много, много разных мест…
– Мама! – кричит, на помощь призывая свою мамашу грузную, которой сама под стать, как капелька вторая – инжирового варенья, патоки или чего-нибудь, сравнимого по приторности.
Ахнув и всплеснув, входит Ада Львовна, крупная, немного похожая на Софи Лорен, но дебелостью своей тут же уничтожающая это сравнение брюнетка. Уселась тяжко между нами, жару больше принесла, чем «голландка» иная, если входишь с морозу и, распахнувшись, льнешь, щекой блаженно прижимаясь… Но зимой – благодать отогрева, а у Ады манеры предельно душные и неприятные, как влажные ладони: разговаривая, точней – в лицо говоря – и себя, к вашему ужасу, не перебивая, она трогает вас попеременно то за плечо, то за кисть, то в бок щекотно ткнет, или – что всего несносней – стараясь обратить особенное внимание жертвы на тот или другой отрывок ее речи, тычет длинным, алым цветом лакированным ногтем в колено. Конечно же – поскольку в шортах – по голой коже больно, – и конечно – отпрянуть, если б только оставалось еще для дыхания место.
Когда она нас застукала в то лето целующимися у калитки, схватив меня за локоть и отослав в дом дочь (Леночка, ничуть не смутившись, покорно повернулась и, уходя, ловко, движением внутрь бедра, поправила потревоженные трусики), так же душно и бессвязно говорила мне что-то о важности первого чувства, которое предопределяет, по ее драгоценному мнению, «Все, вы слышите, Глеб, абсолютно все!» – и она чиркает мне по запястью своими когтями: три белых полоски от легко снимаемых с загорелой кожи чешуек.
– Я понимаю, Ада Львовна, видимо, вы правы, но, к сожалению, я не люблю Лену, мы скорее друзья…
– Что?! – ревет она, и я шарахаюсь от нее, как нерасторопный стрелочник от маневрового тепловоза-«кукушки»…
Далее, разумеется, попробовал последовать скандал, она ходила мелко жаловаться к отцу, который, как обиженно рассказывала об этом Ленка, был невнимателен и в конце концов ее выставил. Она приходила еще, извинялась, что, мол, была слишком, слишком разочарована, – «Ах, право, было бы так мило, так прелестно, ведь мы же все-таки, и не все-таки, а самые что ни на есть родственники, и, видите ли, кровь иногда требует реанимационных мероприятий…»
