У нее было чувство, словно она мчалась куда-то сломя голову, а теперь остановилась и увидела, что осталась одна. Растеряла дорогой всех и даже не заметила, где и когда.
Все-таки она вошла к нему — просто чтобы напомнить о себе. Он оторвался от тетради, снял и положил на стол очки.
— Обалдел совершенно и окончательно!
Глаза его в толстых веках смотрели рассеянно и устало.
— Толковые работы? — спросила Кира Сергеевна.
— Разные, — неохотно сказал он. Взглянул на часы, включил телевизор. Начиналась программа «Время».
Кира Сергеевна любила ясность в отношениях, ее все время подмывало объясниться с ним. Но в чем объясняться? Она не знала. Ведь давно уже все идет так, как сейчас. И ее устраивало, что так идет, что хотя бы муж не отвлекает ее от работы, не расхищает ее времени, не обременяет излишним вниманием. В чем же объясняться теперь? Он не поймет.
Александр Степанович уселся на диване, она пристроилась рядом. Положила ему на плечо сцепленные в пальцах руки. Он полуобнял ее спину, но она чувствовала вынужденность этого жеста.
На экране плавили металл, заселяли новые дома, достраивали больницы, там шла большая добрая жизнь, в далеких заснеженных городах мужчины несли на плечах елки, нагруженные покупками женщины вели толстощеких детей, молодой парень с микрофоном метался между прохожими, приставал ко всем с новогодним вопросом: «Как вы понимаете счастье?» Было неловко за тех, кого он спрашивал — как растерянно топтались они, не умея ответить, — и за парня с микрофоном тоже было неловко, потому что он и сам вряд ли знал, как понимать счастье.
На спине тяжелела рука мужа. Кира Сергеевна видела сбоку нечеткий его профиль, хмурый бугорок над бровью, резко очерченные добрые губы с оттянутым книзу уголком. Ей почему-то казалось, что он далек от предпраздничной жизни на экране, смотрит усталыми глазами и думает совсем о другом. О чем?
Начался какой-то фильм — она пропустила титры — на экране плескалось, плавилось под солнцем море, язычки волн наползали на берег, перекатывали гальку, и она вспомнила пансионат, пряный запах кипариса, те блаженные безмятежные дни, которые она умудрилась отравить мыслями об Ирине, Юрии, библиотеке и еще черт знает о чем. Как давно это было — казалось, с того сентября прошли длинные годы. А теперь вот каждый день бьет в стекла колкий дождь, и было такое чувство, что эта серая сырая земля — на всю жизнь, что никогда больше не придет лето, не пробьется сквозь серую толщу неба солнечный луч.
