И вдруг она спросила:
— Скажи, почему ты отказываешься от гороно?
Он удивленно посмотрел на нее.
— Что значит «отказываешься»? Мне никто не предлагал.
— А если предложат?
— Тогда откажусь.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Ну, во-первых, туда надо помоложе, с перспективой. Во-вторых, другого по характеру — я либерал…
— А в-третьих?
Он помолчал, подумал.
— В-третьих, это поставило бы тебя в затруднительное положение.
В том-то и дело, что это — во-первых, а не в-третьих, и ты сам хорошо это знаешь, подумала Кира Сергеевна. Хотелось встать, подойти к нему, обнять, найти слова, поблагодарить за жизнь, за то, что всегда был рядом, ждал, молчал, терпел, подставлял плечо…
Но она только сказала:
— Ты прав, тогда мне пришлось бы уйти.
На экране телевизора сошлись стрелки, зазвонили куранты, Александр Степанович открыл шампанское. Потом она вынесла ему из своей комнаты «Отечественные записки», он поднес ей деревянную маску — лукавый старичок-лесовичок, совсем коненковский, прятал в морщинках острые озорные глазки. Вытащил альбом — тяжелый, старинный, с толстыми листами и медными застежками.
— Это от нас с Ириной.
Кира Сергеевна открыла альбом. На первом листе выведено: «Ступени жизни».
— Извини за пышность «ступеней», ничего больше не придумали, — сказал он. — Зато точно, здесь — твои ступени.
Он уткнулся в «Отечественные записки», а она смотрела альбом, перекидывая листы, — где достали такой? Как будто и в самом деле шагала вновь по пройденным ступеням. Кира-девочка с бантиками. Ее снимал двоюродный брат, а она показала ему язык. Кира-выпускница школы в белом платье. Они с матерью шили его на руках — машинку проели в трудные военные годы. Кира-студентка, с комсомольским значком, в цветной косыночке — на воскреснике. А здесь уже — Кира Сергеевна. Учительница. Заведующая гороно — на учительском совещании. Встреча с избирателями. А это уже — исполкомовская эра. Что-то говорит с трибуны. Наверно, печатали с кинопленки, Юрий тогда ее снимал.
Каждая страница — ступень жизни.
Кира Сергеевна вспомнила, как задело ее тогда, на кухне, что у Ирины с отцом — свои тайны. Так вот какая тайна — не от нее, а для нее. Они готовили сюрприз, добывали альбом, отыскивали фотографии — милые мои, добрые мои…
— Эти «записки» некрасовского периода, представляешь? — сказал Александр Степанович. — Это же редкий экземпляр!
Потому-то я его и заказывала, подумала Кира Сергеевна, чуть ли не за полгода.
Опять листала альбом, старалась вспомнить историю каждой фотографии. Знают ли они, муж и дочь, самые мои близкие, как нелегко шагать по этим ступеням? Как трудны они были для меня? Как приходилось многое в себе зачеркивать, через многое в себе переступать! Здесь, на этих ступенях, — по кусочкам моя душа, мои ночи без сна, дни без веселья, моя недопетая молодость, пора любви и материнства, из которой я так рано вырвалась, — все на этих ступенях! И все ради того, чтобы войти в свое счастливое Время Работы.
