А те, у подъезда — разве я дрался и сопротивлялся?
Но тогда мне было, что терять. А если б нечего? Но не убили бы они меня, в конце концов. Если б знал точно, что убьют, тогда совсем другое дело.
А если бы всю зарплату у меня отнимали, а я знал, что мне не выжить без нее? Но это ведь все равно, что убить. Или не все равно? Ведь всегда есть шансы и надежда. Всегда надо оставлять человеку шансы и надежду, если хочешь сломить его волю к сопротивлению, потому что тогда ему будет, что терять. А тому, на своей же казни, разве есть, что терять? Хотя, может, он до последнего надеется на помилование. Что вот-вот… что вот в последнюю секунду… Но нет, по истории его все-таки казнили.
Воскресенье. Март — хмурый и ветреный. С самого утра тяжелые тучи, размазанные по краям, быстро бегут, подчиняясь ледяному ветру. Иногда накрапывает мелкий дождь. Лужи между буграми из снежной каши так и норовят поймать тебя в свои ловушки, чтобы домой пришел с сырыми ногами. В такие дни непонятно, что надеть. Оденешься потеплее — промокнешь до нитки; накинешь легкую куртку — промерзнешь до костей.
И все же — как ни крути — воскресное утро. Можно улизнуть на весь день из дома и шататься по городу. Раньше я любил проводить воскресенья дома, особенно в такие тяжелые, пасмурные дни. Тепло, сухо, а что там на улице творится — тебя совершенно не касается. Не нужно выныривать из домашнего уюта в сырость погоды, тащиться в школу…
Это было раньше. Теперь же из дома хотелось наоборот — удрать. Потому что отца нет, но ты с постоянным страхом ждешь топота его тяжелых ботинок; мать или тенью ходит из комнаты в комнату, или начинает причитать; еще хуже, если примется срывать злость на окружающих — то есть, на мне. И тогда достанется за все: и за незакрытый плотно кран, и за прошлонедельную двойку по химии, и невычищенный ковер, и даже обгаженную в младенчестве пеленку. Но больше всех, конечно, доставалось отцу. Самое поразительное, что доставалось ему как раз во время его же отсутствия. В те же редкие моменты, когда он зачем-то появлялся в доме, мать умолкала, тихо сидела в своей комнате (когда-то она была их с отцом общая) и даже почти не плакала. Когда он уходил, потоки слез и стенаний обрушивались в сторону захлопнувшейся двери и на мои уши. Я выучил почти наизусть все немногочисленные варианты криков матери и однажды даже вышел в коридор и начал выкрикивать их вместе с ней, немного опережая. Думал, что после этого она, если и не умолкнет, то несколько призадумается над тем, зачем, собственно, кричать на закрытую дверь. Но — эта попытка не возымела абсолютно никакого действия. Совсем. Мать продолжала вопить точно то же самое, что и всегда. Тогда мне сделалось страшно. Я выбежал на улицу и час простоял у подъезда, обдумывая новую мысль: мать сходит с ума. Даже отсюда слышались ее вскрики. Или мне это только казалось? Тем не менее, домой я вернулся только когда крики утихли. Видимо, она еще целый час орала в полном одиночестве.
