А слово «плох» – на слово «слаб»…
…Мимо высоких заборов мы с Ларисой ехали молча, правда, один раз моя поэтесса разжала губы:
– Легче всего осуждать то, что не имеешь возможности получить, – и я не стал с ней спорить, понимая, о чем она говорит:
– Да.
– Только скажи честно: если бы у тебя была возможность отгородиться ото всего, что тебе не нравится, и пропускать к себе в дом только тех, с кем ты хотел бы встретиться сам – разве ты не построил бы себе забор?
И вышло так, что пока мы ехали по «Рублевке», мне не пришлось разнообразить свою речь.
Больше того, я вполне мог обойтись без слов, ограничившись согласным кивком головы:
– Да.
Мы с Ларисой вновь свернули на проселок, и самое богатое место страны осталось у нас за спиной. А перед глазами предстала обыкновенная Россия. И почему-то не удивляло то, что и первое, и второе представало перед нами без прикрас, и даже ретушью было не тронуто.
Социализм вырастил людей, которые сами себя кормить не умеют.
Но там, куда мы ехали, социализма уже не осталось.
И была только природа.
Первая же деревня, сквозь которую мы проехали, оказалась такой бедной, что лица ее жителей показались мне одинаковыми.
Служили эти люди социализму верой и правдой, а потом, когда вера и правда кончились, и самым значительным в их районе стала «Рублевка», людям стало как-то нечему служить.
И нечем заняться.
Это были люди моего поколения.
Поколения, думающего, что оно разделяет судьбу страны, но оказавшееся ненужным ни стране, ни судьбе.
Но так как въезд в эту деревню был один, а выездов несколько, нам пришлось обратиться к слонявшемуся по двору аборигену.
И первый же попавшийся нам на пути оказался знатоком ситуации:
– Продали Россию, – видя, откуда мы приехали, человечище погрозил кулаком в сторону Рублевскому шоссе, на котором ему нечего было делать.
Впрочем, похоже, его проблема была не в том, что ему нечего было делать на «Рублевке», а в том, что и во всех остальных местах ему делать было нечего.
Этот человек был продуктом социализма, который не мог прокормить себя сам, и потому растил людей, которые сами себя кормить не умели.
– Кому? – поинтересовался я, потому что любой торг предполагал наличие по крайней мере двух сторон.
– Что – кому?
– Кому продали Россию?
– Как – кому? – человек посмотрел на меня, явно подвергая сомнению мою полноценность как индивида:
– Америкосам!
Пускаться в исторические дебри мне не хотелось, и я нашел более простую и понятную моему собеседнику в данной ситуации форму взаимопонимания:
