– А ты, говно ночное, а ну предъяви документ на осмотр, – заорал я из-под одеяла.
– Документ имеем, – сообщил держащий за хвост «активного дружка».
– Вот тебе мой документ, – взъярился бармен и сунул мне в темя длинное дуло грубой «Беретты» с глушаком. – Щас от нервов раньше времени спущу, и понос на стену.
– Убери, сученыш, свою железную клешню, – побелел я, собираясь выбираться. – А то горло откушу, и будешь рапортовать жопой.
– Не надо, миленький, – пискнула Тоня, лишь глазки которой торчали из-под одеяла. – Вот, – и она приложила мизинец к ладонеприемнику фиксатора.
– Совместность дозволена, – поморщился дознаватель, почесывая блох у затылка. – Что это вы, барышня хорошая, будучая френдом, и это… с умственным. Связались. В опасную историю. Конечно, пока не наше…
– Не ваше, не ваше… – подтвердил я.
– Имя, Павел? – выпалил бармен, нюхая воздух.
– Нет.
– Заменились чуждым элементом полностью на заседании Сената?
– Нет.
– А почему ваш документ, а рожа сидела чужая. Ваша рожа сидела или подрывная?
– Нет.
– Показания против выступавшего Петра имеете?
– Нет.
– Коктейли понравились?
– Нет. Коньяк хороший, майор. – Я, видно, как кием по шару, попал в его должность, и его железная луза башки дрогнула.
– Хоть иногда правду сообщаете в орган… органам. Так, имели длительное знакомство с Председателем Сената по личным наклонностям?
– Нет. Имел исключительный приятный контакт с НАШЛИДом с целью, – войны замерли.
– Это нам не поручено, – злобно пробормотал бармен. – Поручено навестить и удостоверить наличность лица. Чтоб на выделенной Петру площади подместись, протереть «Дружка». И этот, душ – расцениваем, как провокацию. С целью… тараканов множить. Распишись с осмотром.
И фиксирующий опять ткнул мне устройство. Я приложился. Войны тревожно огляделись и, пятясь, стали выметаться из коморки. Мы приняли положение «сидя». Тут на выходе бармен обернулся и брякнул:
– Органам известно, тебя отравили друзья и вывели. Ты вроде дырка от баранки. А вот баранку, что влезла в Сенат, прониклась в святое, это мы откроем. И тогда тебе – крендель-мендель. Я его рожу наскрозь запомнил. Утягивать приглашенного к заседанию – выше вышки. Все, пока живи, глухарь.
Я оделся, Тоня залезла в душ. В окне слабым фиксажем болталась баланда глухого раннего утра, время первых госновостей. Как велено, я протер макушку устройства и открыл ему очи. Тоня подсела ко мне на табурет, и мы уставились в утренние сообщения.
Звонкая оторва-дикторша, чем-то очень напомнившая мне одну из поэтесс латинского квартала, перемежала свою восторженную речь нежными пассами ухоженных пальцев и кадрами Олимпиады и Заседания Сената.
