– Ты, Пашка, мне не нравишься. Хоть ты и Петр. Не нравишься, и все. Но вот чего я думаю. Мне теперь все не нравится. Так что, может, я зря? Вот мне присвоили… дегенерала… дегенератора… А у меня, считай, три образования: школа слабоумных, техник я, и жизнь. А они меня пишут скотом. Накося, выкусите! Так что, Пашка, не по душе ты мне. Но вот думаю, видать душа моя стала угольная. В мазуте. Идем, – и техник повел меня вниз.
В сливной бойлерной он покрутил незнакомый мне мелкий вентиль, крюком сдернул чугунную решетку на маслянистом черном бутерброде пола и полез по шаткой жестяной лестнице вниз. Я последовал за ним.
Мы проползли по темному лазу шириной в полторы школьницы, и если б не припасенный техником тусклый фонарик, то остались бы здесь навсегда. Еще одна обдающая ржавчиной дверь, и еще лестница, но уже стальная и пологая, с перильцами и сварными ступенями, обваливающаяся на два этажа вниз над обрывками кабелей и тухлыми или горелыми обмотками проводов.
– Ну вот, – удовлетворенно стер Афиныч пот со лба. – А он – метра нет!
Мы находились на крохотной площадочке в однопутевом туннеле. Звонко, но редко капала вода, слабые шахтерские фонари через каждые полсотни метров выхватывали из темени полувываливающуюся сферу гигантского бетонного полукольца, груду битого кирпича или лист стали, флюгером качающийся на бетонных соплях. Но рельсы были чистые и сияли синим булатным отсветом.
– Ну и куда тебе? – спросил техник. – Влево-вправо?
– Не знаю, – ответил я с дипломатической нерешительностью.
– Ну пошли, по шпалам – по железной дороге, где мчится… Триста метров вправо – бывшая станция… прогуляемся…
Через короткое время стены туннеля стали смыкаться над нами, как будто толщи земли были выперты к рельсам огромным подземным культуристом, сжавшим крощащийся и выдавленный бетон в душных родственных объятиях. В тусклой щели пахнущий серой и адом воздух сдавливал легкие и дробил на куски и так еле видный свет тусклых пыльных ламп.
– А ну, прислушались! – скомандовал мой Вергилий.
Вдали затрюхал, закопошился звук, словно летучая мышь вляпалась в густую паутину.
– А ну побежали! – и я погнался за резво скачущим от меня светом фонарика.
Звук рос и множился на созвучия – тяжелое, грубое ржание и храп тяглового коня и на противный острый звук подлетающего комара-переростка.
– А ну вбок!
В какой бок, мелькнула во мне финальная мысль, мы – как крысы перед вратами мышеловки. Но «Вергилий», он же Афиноген, метнулся к незаметной щели в узком туннеле и втянул меня за рукав. Метровая площадка, годная для двух больших грифов пятого круга, упиралась в кургузую дверку, крашенную дегтем и с железной задвижкой. Мы вжались в пол.
