Выбрался к микрофону небольшой кривоногий в шитом золотом халате, остроносых сапожках, по виду содранных ночью с Хоттабыча, и папахе на лысой голове и затряс бородкой.
– Чин-чин. Харашо! Южный друг сигда жилаит. Частье люди прастой хади. Даровья. Гаварят содим в зиндан кто если. Ага, а ты будь харош, ни груби. Уважений. Ми любим. Пасидел – вихади со здоровий. Кирпич наси. Тут всэ кто эта пачему – бальной. Нэт его. У нас пошел хадил кирпич тащи кумыс пой… пий всэгда жизн счасте. Алла. Этот с запад дает бакшиш пять миллард год. За дружби. Нам что! Ни надо, всо есть. Нам люди дружба хароши. Я пришел, эмир кази давай гаварит. Пасол пальнамочни. Все теперь, иди абниму.
Человек с юга подошел к Пращурову и, хоть и был сильно ниже, стал обнимать имеющего голос. Раз обнял, второй, кажется, затрещали через микрофон мнущиеся кости Пращурова, и тот стал чуть оседать в обморок на разрушенный северным соседом помост. Наконец южный посол разжал клешни и бросил полуобморочного и сошел с авансцены. Пращурову озадаченные подмастерья сунули наконец прибывшую по трубе голую куклу с оторванной целюллоидной рукой.
Насельник слабо махнул рукой и сошел, спотыкаясь на лесенке, с трибунки. Там закружилась лебедушками стайка танцорок в длиннополых платьях с разрезами до пупа. Тяжело мятый человек Пращуров пробуравил, шатаясь, прильнувший к трибунке караул Латышских стрелков и уселся почти на землю, на вовремя постланную лакеем мягкую шитую подушку, привет с югов.
Сидя, он стал озираться красными глазами удавленника и вдруг увидел меня, стоящего недалеко в третьем ряду.
– А я тебя знаю, – вперился он взглядом, и было ясно, на кого уставился этот тяжелый, рыхлый бонза. – Это ты, ловок… меня тогда пиханул. Срыл… скрыл от разборок… полетов. Ловок. Гордый, честный. Бабу закрыл телом. Молоток. Подойди-ка, помоги подняться, – толпа отпрянула, я остался торчать столбняком. – Да подойди! – кряхтя добавил краевой чиновник. – Щас не кусаю, коронка ездит.
Непонятно, что иногда движет таких, как я. Это, признаю, признаки наглядного недуга. Полная неполноценность. Видишь распростертое тело, гниющее и в струпьях, или издающего стон попрошайку, или хитроумно камуфлированного якобы героя сгинувших фортеций – так тянешь руку с милостыней или бинтами. Видишь на пути камень, притащенный задолго до обезьян ледником – обойди, плюнь. Нет, надо посетовать или толкать бесполезно с бесполезной дороги.
Слышишь плач дитя, урожденного от урода и падшей, в промокших вонючим вином обносках, тряпье и лохмотьях. Знаешь – вырастет, станет уродом в пьяных обносках. Нет, ноги несут, и отказавшая больная башка зовет – подойди, погладь дитю мятые волосенки и скажи: мальчик… девочка? – все будет хорошо.
