И я от неожиданности и ужаса совершил роковую ошибку. Моя голова автоматом повернулась к дверям, где скрылись тетя Нюра и толмач.
– Сявкин, за мной! – взревел майор и, вскинув оружие, кинулся в подвал, а я поднялся и похромал туда же.
Внизу, в первой бойлерной, было пусто, но за следующей дверью оказалась выставлена мизансцена. В темноватой, урчащей дизелем, залитой пятнами мазута котельной подручный Сявкин держал на мушке окаменевшего бывшего метростроевца Афиногена, а рычащий слюной бармен таскал по полу и дергал за волосы и тыкал оружием в рот растрепанной бабке Нюре, на моих глазах состарившейся на тридцать семь лет.
– Где? Где эти? Отвечать, костлявый гиббон. А ты не кружись, падаль. Где этот?
Афиноген молчал, все больше сутулясь. Я замер у двери. Нюра чуть вывернулась и крикнула:
– Ежли б я тебя родила, ирод, тут же удавила ляжками в моче. Помоешник!
Майор улыбнулся.
– Раз, – сказал он и приподнял «Беретту». – Два…
– Тама, тута, – тихо выдохнул слесарь. И ткнул пальцем в угол. Из открытого люка в канализацию парило смрадом.
– Тут не скроешься, смирно, поди, сидит, – наклонился нал люком помощник Сявкин и разрядил свой наган в яму. В закрытом пространстве заложило от грохота уши. Пальнул туда и майор. Потом поглядел на Нюру, схватил ее за волосы и подтолкнул к люку.
– Брось, – попросил слесарь.
– Тебя, рваный пупок, даже дворовые суки не станут жрать, – просипела взбешенная старуха, стараясь достать до синей рожи изверга. Грохнул выстрел, и старая Нюра, как бы у подъезда на лавочку, присела возле колодца в клоаку. И майор, еще раз глянув вниз, сбросил обмякший куль специалистки по прессам, большой любительницы флейты, в виде бомбы и груза на голову спрятавшегося толмача.
– У-у-у! – тихо завыл Афиноген. Набычился и бросился к супостатам, и все трое, вся троица разом скатилась в широкий прожорливый рот колодца. В канализационный приемник, в море нечистот и забвения. Из этого ада, я знал, исхода не было.
Слезы грязи, пота, битума и говна текли по моим щекам Я лежал возле колодца и глядел вниз, во влекомую своим весом и тяжестью реку. Защипало легкие и глаза, я вылез и побрел наверх. Там я вынул из-под затихших шизика и вождя свой ранец и нацепил на плечи. Спецбойцы орали и топотали наверху, в кадрах и администрации. Девушка Антонида тихой мышкой сидела в часах, на ее щеках отпечаталась цепь от гири.
– Идем, – и часы ответили мне благодарным густым боем.
В третьей бойлерной мы откинули решетку люка, сползли по лесенке, проткнулись через проход, еще свалились вниз и вышли в полутемную шахту метрополитена.
