— Выпимши, что ли? — предположил Костя.
— Да почему сразу «выпимши»? — разозлился Борхес. — Я был восхищен! Был в экстазе! Близость тайны лишала меня способности здраво рассуждать! А ты заладил: «выпимши», «выпимши»…
— Да я что… Я ничего, — стушевался Костя. — Ты про желание, про желание расскажи!
— А что про него рассказывать? Я попросил. Монолит — выполнил.
— То есть ты хочешь сказать, что ты теперь бессмертный. И член у тебя тридцать пять сантиметров.
Костя гнусно ухмыльнулся.
— Сейчас ты, Комбат, перечислил стандартные желания. А я, как уже говорил, загадал нестандартное.
— Не томи уже. Говори, что загадал!
— Мне захотелось стать обладателем вещи невозможной, невероятной. Такой вещи, которая с точки зрения нашего опыта допускает лишь свое логическое или, если угодно, математическое описание. Но, как мы привыкли полагать, никаким образом не может быть материализована.
— Это что такое? — не понял Тополь.
— Ну бутылка Клейна, например.
— Первый раз слышу.
— Ну хорошо, хорошо, приведу более простой пример. Вот смотри, Константин, есть строгое математическое определение окружности как множества точек, равноудаленных от данной точки.
— Это помню. В седьмом классе на геометрии проходили.
— Так вот, всяких круглых штуковин в мире очень много. Но все они в строгом смысле слова не совпадают с математическим определением окружности. Оно слишком идеальное для материи, понимаешь?
— Приблизительно, — кивнул Тополь. — То есть ты, гы-гы, потребовал от Монолита материализации содержимого учебника по геометрии?
— Это было бы слишком эксцентрично, — вздохнул Борхес. — Я все же не такой оголтелый формалист. Я попросил Книгу Песчинок.
— Не обижайся, но не очень броское название для бестселлера.
— При чем тут «обижайся»? Я же не собираюсь ее писать! Книга Песчинок — это такая штука, которую читать в общепринятом смысле совсем не нужно.
— Кто сейчас пошутит про туалет и бумагу, получит в лоб. — Я выразительно посмотрел на Костю. Мне действительно хотелось дослушать рассказ Борхеса до конца.
— Короче, вот, — сказал Борхес и протянул мне книгу, которую он достал из контейнера для артефактов.
Я осторожно принял ее.
Она была чуть меньше обычного формата, невероятно толстая, переплетенная в кожу, которая показалась мне ровесницей библейских пророков. Почти полностью стершиеся бронзовые буквы на обложке не складывались ни в одно понятное мне слово, и я, пожав плечами, открыл книгу наугад.
В лицо мне как будто подул солнечный ветер, но я не зажмурился, а, наоборот, присмотрелся.
