— Да, но это исходило не от тебя!
— Возможно, кое-что из этого было и от меня. — сказала черепаха, — За последние годы столько забылось… — Но если ты все это время торчал здесь в обличьи черепахи, то кто же выслушивал молящих? Кто принимал жертвоприношения? Кто судил мертвых?
— Я не знаю. — сказала черепаха , — А кто занимался этим раньше?
— Ты!
— Разве?
Брута засунул пальцы в уши и открыл рот на третьем стихе “Смотри! Неверные бегут ярости Ома”. Через пару минут черепаха высунула голову из-под панциря. — Кстати, — сказала она, — перед тем, как неверных сжигают заживо, ты поешь им?
— Нет!
— О! Как милосердно! Могу я кое-что высказать?
— Если ты попытаешься еще раз испытывать мою веру, …
Черепаха молчала. Ом покопался в своей стершейся памяти. Потом заскреб коготками по пыльной земле. — Я… помню день… летний день… тебе было…тринадцать… Сухой тихий голос монотонно гудел. Рот Бруты принял форму постепенно расширяющегося “о”. Потом он сказал. — Как ты это узнал?
— Ты ведь веришь, что Великий Бог Ом следит за каждым твоим шагом, не так ли?
— Ты черепаха, ты не должен… — Когда тебе было почти четырнадцать, и твоя бабушка охаживала тебя за кражу сливок из кладовой, чего ты в действительности не делал, она заперла тебя в темной комнате и тогда ты сказал: "Чтоб ты…"
* * *
Будет знамение. — думал Ворбис. — Всегда бывало знамение человеку, его ожидающему. Мудрый человек всегда полагается на волю Божию. Он прохаживался по Цитадели. Он считал обязательной ежедневную прогулку по нескольким нижним уровням, конечно всегда в разное время и по разным маршрутам. Любимое развлечение Ворбиса, насколько вообще возможно говорить о развлечениях в его жизни, понятных нормальному человеку, состояло в созерцании лиц скромных чиновников, заворачивающих за угол и оказывающихся нос-к-плечу с Дьяконом Ворбисом из Квизиции. Это всегда сопровождалось коротким вдохом, служившим доказательством сознания собственной вины. Ворбису нравилось видеть должное сознание своей вины. Для этого сознание и существует. Чувство виновности — та смазка, благодаря которой вращаются подшипники авторитета. Он завернул за угол и увидел грубо нацарапанный на противоположной стене неровный овал с четырьмя подобиями лап и еще более грубыми головой и хвостом. Он улыбнулся. Пожалуй, позднее таких рисунков станет больше. Позволь ереси вызвать нагноение, позволь ей выйти на поверхность, подобно нарыву… Ворбис умел обращаться с ланцетом. Но секундное размышление заставило его пропустить поворот и, вместо этого он вышел на яркий солнечный свет. На мгновение он растерялся, несмотря на все свое знание окольных переходов Цитадели. Это был один из окруженных стеной огородов. Вокруг очаровательных зарослей высокой декоративной Кладчадской кукурузы плети фасоли возносили к солнцу белые и розовые цветы. Меж фасолевых грядок понемногу пеклись на солнце лежащие на пыльной земле дыни. В обычной обстановке Ворбис должен был бы отметить и одобрить столь рациональное использование пространства, но в обычной обстановке он не должен был бы наткнуться на толстого юного послушника, катающегося туда-сюда по земле заткнув пальцами уши. Ворбис внимательно посмотрел на него. Затем пнул Бруту носком сандалии. — Что тревожит тебя, сын мой?
