яму, вырытую котом. Было ему тепло и покойно проваливаться в Гумилева и Гаршина,
растворяться среди Теннисона и Байрона. Они поглотили его. Обрушилась тишина,
нарушаемая лишь сонным хоралом воспевающих вечную жизнь мух…
В бесконечной тьме преисподней пребывающий во мраке змей Апоп сухим холодным
жалом облизнул губы в предвкушении трапезы.
Aftermath
Хомову уволили с работы в субботу, 20 апреля. Этот день остался в истории
человечества благодаря одному весьма значительному событию, однако
Хомовой было не до истории. Стоя перед директором морга, она испытывала
жгучее желание оказаться в своей постели, сонной, распаренной, с ватой в
ушах. Все происходящее казалось ей ночным кошмаром, спастись от которого
можно было лишь проснувшись.
- Вы, Хомова, уволены, - басил тем временем директор, глядя на нее поверх
очков. - У вас, Хомова, опасные тенденции. Вы, Хомова, радикал. Вас к
кадаврам на полверсты подпускать нельзя. Вы, Хомова, просто диверсант
какой-то! Лет тридцать назад вас бы за такое…
- Матвей Сергеич, - икнула Хомова, - я же не нарочно… В порядке
эксперимента. По методу Шигеева!
Директор посмотрел на нее так, будто Хомова только что опорожнила
кишечник прямо ему на макушку.
-Хомова, идите вон! Или вы напишете заявление по собственному желанию,
или я вас выпру отсюда на законных основаниях. И можете подавать на меня в
суд. Видеть вас на территории я не хочу ни минуты больше!
Полчаса спустя Хомова брела по Французскому бульвару, с трудом ощущая
свое тело. Все представлялось ей зыбким и изменчивым. То бредилось ей,
будто ноги ее превратились в тумбы и поднять их нет никакой возможности, а
нужно просто стоять и ждать, пока она сама затвердеет и станет монолитной
скифской бабой. То виделось, что это ее саму забальзамировали по методу
Шигеева, и забальзамировали настолько удачно, что внутренние органы
возобновили свою работу. То вдруг показалось, что она снова молода и только
устроилась работать в судмедэкспертизу, и не сделала аборт, и не превратилась
в пятидесятитрехлетнюю пенсионерку с подкрашенными волосами и нелепыми
голубыми тенями.
- А выпер, ну и пусть! - ненавистно думала она. - Что мне, с трупами-то?
Хватит мне с трупами!
Но бравада эта не придавала ей уверенности.
Хомова состарилась в одиночестве. Не было у нее детей, что чурались бы ее,
не было и внуков, чтоб называть ее прилюдно бабушкой, а за спиной -
старухой. И мужа, постоянно находящегося рядом, расплывающегося с
возрастом, маловнятного, с неприятным запахом изо рта, рассеянной улыбкой,
