сгущались тени. Карьеров полубежал вдоль омерзительного вида дороги, узкой, как
голодная кобра, сплошь покрытой выбоинами и ухабами, напоминающими о язвах
прокаженного. Машины, грязные, с запотевшими стеклами, набитые пассажирами, как
животы пассажиров прокисшими внутренностями, теснились вдоль дороги, богомерзко
сигналя. То и дело Карьерову грезились монструозные очертания неведомых существ,
что, притаившись в подворотнях, тянули к нему свои скользкие лапы. В лихорадочном
замешательстве в одном из черных проемов проходных дворов на секунду привиделось
ему, что по сводам подворотни по-паучьи ползает мертвая старуха-букинистка.
Отвернувшись в сторону дороги, чтобы прогнать морок, он тотчас же опустил взгляд,
упершись в асфальт. Ему показалось, нет, он точно увидел, как между проезжающих
черных от сажи машин юрко лавируют дети, преследуемые крабообразным существом, в
живую ткань которого невероятным образом вплетена детская горка.
- Морок, ложь! - бормотал Анатолий Федорович. - Надобно к Манну, там разберемся.
И он упрямо шел вперед, со стороны напоминая пловца, плывущего против течения.
Дом Манна Карьеров узнал сразу по характерным трапециевидным очертаниям.
Элегантная шестнадцатиэтажка была устремлена ввысь, исполнена грации. Возвышаясь
над заросшим бурьяном пустырем, белоснежный красавец-дом выглядел неуместно, как
при плохом монтаже.
Перед домом, в ржавом ларьке, Карьеров купил, не ведая зачем, бутылку с мутно-
коричневым содержимым, на этикетке которой было, впрочем, написано «Водка», и
несколько сигарет поштучно. На губах его появилась надменная улыбка и, припадая на
левую ногу, он потрусил к шестнадцатиэтажке.
В подъезде было темно и воняло настолько свирепо, что Анатолий Федорович на миг
потерял было сознание, но воспряв духом, кряхтя, принялся подниматься по скользкой
лестнице. Под ногами чавкало. Ухватившись рукой за перила, Карьеров тотчас же с
омерзением отдернул ладонь, почувствовав ледяную слизь.
На площадке между вторым и третьим этажами в проем выбитого окна ярко светила
полная луна, напоминавшая одутловатую голову утопленника. Звезды холодной россыпью
сифилитической сыпи устилали тяжелый гнойный небосвод. Переводя дух, Карьеров не
мог не заметить грубо намалеванную чем-то жирно-коричневым надпись на стене.
Растекающиеся, неровные буквы складывались в тревожное слово «АПОП». Анатолий
Федорович вздрогнул, плюнул отчего-то себе на руку, растер плевок и, расправив плечи, упрямо побрел наверх.
