в гробу лежит некое силиконовое подобие, дорогая кукла, одетая в мужнин костюм. Сын
Степан дегенеративно мялся неподалеку. Был он пожилым уже мужиком, жилистым и
тертым. Отца Степан недолюбливал еще с тех пор, как Бальтазаров-старший крепко
поколотил его в юности, и не без причины.
«А пусть и сдох, - думалось Степану, и от мысли этой он ухарился все больше. - Ведь
теперь другая жизнь пойдет, другая жизнь, робяты!»
Внутренне улыбаясь перспективам этой другой жизни, он, впрочем, не совсем отдавал
себе отчет, в чем она будет заключаться. Бредилась ему невнятная пока еще свобода от
отцовских тенет и рыхлая соседская девка - сорокапятилетняя Зина, что строила ему
глазки каждый раз, когда он выносил мусор.
«А ведь и жениться теперь можно!» - диковато подумалось ему.
Кирилл Снарядов думал о водке. Поэтичность водки была неоспорима. Ее кристальная
честность и недвусмысленная страсть внушали ему уважение. Ему было по-дружески
жаль Бальтазарова, но к этой жалости примешивалось и чувство радости от того, что на
поминках можно будет безнаказанно выпить много водки и раствориться в тумане
поэтического осоловения, пусть ненадолго, но почувствовать себя человеком, хозяином
своей судьбы.
Пришло время прощаться с покойником. Соседи и сослуживцы по очереди подходили к
гробу, заглядывали в лицо умершего и смущенно отступали в сторону, обескураженные
монументальностью смерти. Лицо Семена Владимировича было серьезным и несколько
неприятным. Казалось, что глаза из-под зашитых век сверлят каждого, кто приближался к
нему. Даже руки покойника, сложенные на груди, выглядели пугающе.
Без курьезов, впрочем, не обошлось. Так, невесть откуда взявшаяся, крошечная совсем
девочка-гидроцефал, опасливо приблизившись к покойнику, долго вглядывалась в
искаженные ранней стадией разложения черты его, и вдруг расхохотавшись, ткнула
Бальтазарова пальчиком в щеку. Ее тотчас же оттащили от гроба, и кто-то, возможно, ее
мать, а может, и не мать, женщина неопределенного возраста, угрюмая, с залысинами,
долго выговаривала ей на непонятном скрежещущем языке.
Ровно в 11 часов 22 минуты из толпы вышел старик в диковинной фетровой шляпе и
мешковатом пальто. Подойдя к гробу, он незамедлительно опустился на колено и
облобызал руки покойника. После без усилия встал и, проходя мимо Ольги
Александровны, одарил ее таким чудовищным взглядом, что на миг ей привиделось,
будто это не муж, а она лежит в гробу, и, более того, будто посмертно она обкакалась, и
