Обер-фельдкурат растянулся на лавке и через минуту уснул.
— Надеюсь, вы вполне довольны нашим найденышем, — сказал вольноопределяющийся унтеру под храп обер-фельдкурата. — Парень хоть куда.
— Отлученный от груди, как говорится, — вставил Швейк, — уж из бутылочки сосет, господин капрал…
Капрал с минуту боролся сам с собой, но внезапно сбросил! с себя маску подобострастия и сухо сказал:
— Мягко стелет…
— Мелочи, дескать, у него нет, — проронил Швейк. — Это мне напоминает одного каменщика из Дейвиц[64], по фамилии Мличко. У того никогда не было мелочи, пока не влип в историю и не попал в тюрьму за мошенничество. Мелочи у него не было, а крупные-то сумел пропить.
— В 75-м полку, — ввязался в разговор один из конвойных, — капитан пропил до войны всю полковую казну, за что его и выперли с военной службы. А нынче опять капитаном. Потом еще один фельдфебель обокрал казну: слямзил сукно на лацканы больше двадцати кусков, а теперь подпрапорщиком. A вот одного простою солдата недавно в Сербии расстреляли за то, что он съел в один присест целую коробку консервов, которую должен был распределить на три дня.
— Это к делу не относится, — заявил капрал. — Но что правда, то правда: взять в долг у бедного капрала два золотых, чтобы дать на чай, — это уж…
— Вот вам ваш золотой, — сказал Швейк. — Не хочу разживаться на ваш счет. А когда получу от обер-фельдкурата второй, то тоже верну его вам, чтобы вы не плакали. Вам должно только льстить, что начальство берет у вас в долг на расходы. Очень уж вы эгоист большой. Дело идет всего-навсего о каких-то несчастных двух золотых. Я бы посмотрел, как бы вы запели, если бы вам пришлось пожертвовать жизнью за начальство. Скажем, если бы он лежал раненый за неприятельской линией, а вам бы пришлось его спасать и вынести его на руках из линии огня, а в вас бы стреляли шрапнелью и чем ни попало…
— Вы-то уж наверно бы наделали в штаны, защищался капрал. — Деревня!
— Во время атаки-то многие себе в штаны накладывают, — заметил кто-то из конвоя. — Недавно в Будейовицах рассказывал нам один раненый, что он сам во время наступления наделал в штаны три раза подряд. В первый раз, когда вылезли из прикрытия на площадку перед проволочными заграждениями; во-второй раз, когда их начали крыть из пулеметов и в-третий раз, когда русские ударили по ним в штыки и заорали «ура». Тут они пустились назад под прикрытие, и во всей роте не было ни одного, кто бы не наложил себе в штаны. А один убитый остался лежать в траншее, ноги у него свисали вниз; при наступлении ему снесло полчерепа, словно ножом отрезало. Тот в последний момент так обделался, что у него текло из штанов но башмакам и вместе с кровью стекало в траншею, аккурат на его же половинку черепа, с мозгами. Тут, брат, никто не знает, что с ним случится.
